Профессор знаев. Третьего поколения Что такое военная революция

Война, военное дело в истории человеческого общества, цивилизации изначально занимали и продолжают занимать чрезвычайно важное место. И неважно, является ли война врожденным состоянием любого общества, следствием некоего «инстинкта воинственности», одной из разновидностей присущего биологическому миру агонистического поведения или же война есть «культурное изобретение», тесно связанное с социально-политической эволюцией общества. Важно следствие — классическая политическая история предстает перед нами прежде всего как вереница войн, прерываемых кратковременными периодами мира, которые обычно использовались для подготовки к новой войне. Значение войн трудно недооценить. Как и всякая пограничная ситуация, война служит своего рода мерилом прочности как отдельного человека, так и целого социума, его способности отвечать на вызов извне. В военное время намного ярче проявляются и лучшие, и худшие их стороны. Кроме того, хотя издавна считается, что « inter arma silent Musae «, тем не менее, война в определенной степени выступала в истории человеческой цивилизации одним из важнейших двигателей прогресса. В XIX в. прусский военный теоретик К. Клаузевиц, давая определение войны, писал, что «…Война есть…подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами». Армия с древнейших времен являлась одним из важнейших, если не самым важным, инструментом правящей элиты того или иного общества по реализации своих политических замыслов. Успех их выполнения напрямую зависел от уровня развития военного дела. Стремление не отстать о возможных противников в этом жизненно важном аспекте неизбежно стимулировало прогресс в военных технологиях, а вслед за этим — в тактике и в стратегии. И не секрет, что особенно быстро развивалось военное дело в переломные моменты истории, когда мировая цивилизация оказывалась перед необходимостью выбора нового пути развития.

Естественно, что это не могло не вызвать большого интереса к изучению войны как социокультурного феномена, и в том, что в обществе существует интерес к истории военного дела, к военной истории вообще вполне объясним. Другое дело, что этот интерес в силу различных субъективных факторов может блокироваться, отодвигаться на периферию общественного и научного сознания, но рано или поздно он все равно возвращается. Так, две неимоверно разрушительные и кровопролитные мировые войны, отгремевшие в 1-й пол. XX в., способствовали широкому распространению пацифистских настроений, достигших своего апогея в 60-х — нач. 70-х гг. минувшего столетия. В результате историки-профессионалы старались по возможности избегать заниматься исследованиями по военно-исторической тематике, сосредоточив свой интерес на изучении иных сфер жизни человеческого общества, благо спектр исторических штудий существенно расширился за счет широкого внедрения в практику микроисторического и историко-антропологического подходов (в военной истории широкое использование историко-антропологического подхода связано с именем английского историка Дж. Кигана, впервые использовавшего термин «face on battle» ).

Однако вызванное широким распространением пацифистских взглядов угасание военно-исторических исследований вошло в противоречие в сохранявшимся в обществе интересом к проблемам изучения военного дела в его прошлом и настоящем. Возникшая пустота стала стремительно заполняться работами, сделанными непрофессионалами, качество которых далеко не всегда соответствовало высоким стандартам исторического знания. Все это обусловило возвращение историков-профессионалов на поле военно-исторических исследований. Последняя четверть минувшего столетия и начало столетия нынешнего ознаменовались бурным ростом публикаций на военно-историческую тематику, подготовленных историками-профессионалами, возникновения военно-исторических обществ, выпуском самых разнообразных альманахов и периодических изданий, затрагивавших так или иначе практически все аспекты военной истории — от чисто технических до военно-антропологических. Военно-историческое знание за рубежом переживает сегодня своего рода Ренессанс.

С некоторым опозданием к этому процессу подключилась и Россия, российское историческое сообщество. До сер. 80-х гг. ХХ в. военно-историческая тематика была не в почете у отечественных историков. Это представляется тем более удивительным, если учесть ту роль и то значение, какое имела армия и военное дело в истории российского государства и общества на всем протяжении их истории. Возможно, невнимание отечественных историков к военно-историческим проблемам было унаследовано от русской классической историографии, которой было присуще некоторое пренебрежение к изучению вопросов военной истории России и тем более окружавших ее стран. Как само собой сложилось мнение, что это прерогатива историков-военных. Последние же, как метко заметил британский историк Ф. Тэллетт, и в XIX, и ХХ вв., были, как правило, преподавателями военных училищ и академий. К изучению военной истории они подходили обычно весьма прагматично — в ней искали, прежде всего, рецепты побед. Отсюда и их стремление преподать своим ученикам примеры того, как нужно правильно планировать операции, руководить войсками, использовать разные рода войск и виды оружия и т.д., и т.п. Потому и писали историки-военные, за редким исключением, историю войн, а не военную историю, что отнюдь не одно и тоже. Военные и гражданские историки как досоветского, так и советского времен, занимаясь подчас близкими проблемами и вопросами, говорили об одном и том же на разных языках. Это, с одной стороны, приводило к параллелизму в исследованиях, а с другой стороны, не позволяло сделать целостный анализ процессов, имевших место в развитии отечественного военного дела и искусства.

Лишь во 2-й пол. 80-х гг., с серьезным запозданием против Запада, положение стало постепенно изменяться в лучшую сторону. На волне перестройки и вызванной ею переоценки ценностей в советском обществе стремительно вырос интерес к истории, в том числе и к военной. Спрос на военно-историческую литературу быстро увеличивался, показателем чего стало появление множества статей и независимых, негосударственных периодических изданий соответствующей тематики. Затем к делу подключились книгоиздательские фирмы, которые в условиях экономической либерализации и формирования рыночных отношений моментально отреагировали на него, начав сперва переиздание старой военно-исторической литературы, а затем приступив к публикации новой. И, повторяя путь, пройденный ранее на Западе, первыми возникшую нишу заполнили работы непрофессионалов, научный уровень которых весьма разнился — от серьезных и основательных до откровенно скандальных. Это не могло не вызвать ответной реакции исторического сообщества, тем более что во 2-й пол. 90-х гг. минувшего столетия формируется новая генерация российских историков, более свободных в выборе тематики и методики своих исследований. Это вселяет надежду в преодоление со временем отмеченного А.В. Маловым, одним из ярких представителей этой генерации современных российских историков, дисбаланса между общим уровнем развития отечественной исторической науки и состоянием военно-исторических исследований в стране.

Анализ имеющейся отечественной военно-исторической литературы показывает, что в ней, прежде всего, остро не хватает работ не описательного характера — их за прошедшие двести лет вышло достаточно много, и многие из них не столь уж и недоступны, а некоторые были переизданы. Нет, главная проблема в отсутствии сколько-нибудь значительно числа аналитических исследований, особенно сравнительно-исторического характера, в которых давался бы анализ основных тенденций развития военного дела. Нельзя сказать, что таких работ нет вообще — они есть, и на первый взгляд их немало. К их числу можно отнести, к примеру, исследования, подготовленные в стенах Института военной истории Министерства обороны РФ, или переиздание ставших классическими военно-исторических работ. Однако этих работ явно недостаточно, чтобы полностью удовлетворить существующий голод на серьезную, академическую военно-историческую литературу, отражающую последние тенденции в изучении проблем военной истории.

Главная проблема заключается, прежде всего, в том, что процессы изменений в русском военном деле (особенно это касается периода до XVIII в.) рассматриваются или в полном отрыве, или в очень слабой связи с теми переменами, что имели место в это же время за пределами России. Между тем во 2-й половине минувшего столетия историческая наука постепенно стала отходить от прежнего, унаследованного от эпохи Просвещения взгляда на историю как на непрерывный процесс развития по пути прогресса, единый для всех народов и стран. Прежний европоцентризм постепенно сдает свои позиции, и европейская модель развития многими историками уже не считается единственно верной и правильной. Изменилось и понимание сути исторического процесса. Он уже больше не выглядит как широкая магистральная дорога, устремленная вдаль. Напротив, история развития мировой цивилизации мыслится как многовариантная, нелинейная система, все элементы которой находятся в тесном взаимодействии и взаимовлиянии. Очевидно, что и российская история является частью общеисторического потока, следовательно, процессы, имевшие место в окружавших Россию странах, так или иначе оказывали воздействие, прямое или опосредованное, на ход ее развития.

Т.о., российский исторический процесс при всех его характерных отличиях является частью общемирового исторического потока, и, развиваясь по своему особенному пути, продиктованному особенностями формирования и существования, российский социум подчинялся определенным историческим закономерностям, свойственным в той или иной мере всем человеческим общностям на определенном этапе развития. Все это диктует необходимость изучения процесса развития русского военного дела в тесной взаимосвязи с изменениями в военной сфере, что имели место в соседних государствах. Однако в таком случае без привлечения широких исторических аналогий вести сравнительно-исторические исследования невозможно. Можно, конечно, замкнуться в узких рамках конкретной темы, но в таком случае итоги и вводы исследования будут в какой-то степени ущербны, иметь ограниченное значение. Кроме того, необходимо учитывать и то обстоятельство, что военное дело испытывает влияние со стороны других сфер жизни общества, в свою очередь, оказывая воздействие на них.

Так или иначе, но неизбежно рано или поздно встает проблема формулирования некоей идеи, которая могла бы объединить все эти предварительные замечания в единое целое. На наш взгляд, такой идеей, позволяющей связать воедино не только перемены в военном деле, но и изменения в политическом, социальном, культурном развитии и Европы, и России, и Азии и всего мира в целом, является концепция военной революции.

Серьезные изменения в тактике и стратегии европейских армий, вызванные внедрением огнестрельного оружия, были отмечены европейскими учеными и специалистами достаточно давно. Они нашли свое отражение как в теоретических трактатах, так и в трудах европейских военных 2-й половины XV — начала XIX вв. Однако сам термин «Военная революция» применительно к событиям в военной и политической истории Западной Европы конца Средневековья и начала Нового времени ввел в научный оборот английский историк М. Робертс.

Выступая в январе 1955 г. с лекцией в университете Королевы в Белфасте, он, по словам своего последователя Дж. Паркера, вопреки устоявшейся традиции считать XVI в. в истории военного дела период мало чем примечательным выдвинул идею в высшей степени «оригинальную, важную и несомненно своеобразную для изучения развития искусства войны в постренессансной Европе». Основные положения этой концепции были изложены Робертсом в отдельной статье. Предваряя свою мысль, он отметил, что на исходе Средневековья в военном деле Европы произошли чрезвычайно важные изменения, которые нельзя не назвать военной революцией. По его мнению, «…эта революция, когда она завершилась, оказала глубокое влияние на общий генеральный курс европейской истории. Это событие стало своего рода водоразделом между средневековым миром и миром современным. Тем не менее, этой революцией, как ни странно, пренебрегли историки. Эксперты в военной истории главным образом были заинтересованы в описании того, что случилось, не проявляя заинтересованности в том, чтобы изучить ее воздействие на остальные сферы жизни общества; в то же время историки-обществоведы были не склонны полагать, что новые веяния в тактике или усовершенствованное оружие могло иметь для предмета их изучения большое значение».

Анализируя сущность произошедших в военном деле Западной Европы перемен, М. Робертс указывал, что этот переворот, который занял промежуток времени между 1560 и 1660, по существу, «…являлся еще одной попыткой разрешить постоянную проблему тактики — как соединить метательное оружие и рукопашную схватку, как объединить ударную мощь, подвижность и защитную силу. И решение, предложенное в соответствии с реформами Морица Оранского и Густава-Адольфа, было возвращением под влиянием вдохновением Вегеция, Элиана и Льва Исавра к линейным боевым порядкам. Вместо массивных, глубоких, громоздких квадратов испанского tercio , или еще больших и многочисленных нерегулярных швейцарских «баталий», они прибегли к использованию подразделений, выстроенных в 2 или 3 линии таким образом, чтобы наиболее эффективно применять все типы оружия. Мориц использовал этот новый боевой порядок только для обороны; но тем более ошеломительным был успех Густава-Адольфа, применившего его в наступательных целях».

Развивая свой тезис далее, М. Робертс указал на основные, по его мнению, черты этого переворота: изменения в тактике, которые повлекли, в свою очередь, резкое возрастание требований к дисциплине и качеству обучения солдат и офицеров. «Армия, — отмечал Робертс, — перестала быть швейцарской грубой массой или средневековым обществом агрессивных одиночек-профессионалов; она стала хорошо устроенным организмом, каждая часть которого повиновалась импульсам, спускавшимся сверху…». Следующая черта — постепенная замена прежних наемных армий, «покупаемых» на время кампании, армиями постоянными, не распускавшимися после завершения кампании или войны. Эти постоянные армии значительно выросли в числе, равно как изменилась и стратегия. Однако это повлекло за собой и изменение характера войны — ведение войны было монополизировано государством: «Теперь только государство могло мобилизовать необходимые административные, технические и финансовые ресурсы, требуемые для крупномасштабных военных действий. И государство было заинтересовано, чтобы сделать войну собственной монополией…». Монополизация права ведения войны государством, новый ее образ выразились, прежде всего, даже не столько в запрещении частных армий и антрепренерства, сколько в появлении «…новых административных методов и стандартов; новой администрации, с самого начала королевской, централизованной. На свет рождаются военные министры и военные министерства, которые быстро распространяются…».

Однако, как указывал историк, новые армии, новые порядок их содержания и обучения солдат, неизбежно вел к резкому возрастанию военных расходов. Пытаясь разрешить эту проблему, на первых порах монархи Европы в погоне за военным превосходством были вынуждены влезать в долги, девальвировать монету, прибегать к взиманию экстраординарных налогов и, что самое главное, так или иначе стремиться освободиться от какой-либо зависимости от сословно-представительных учреждений в финансовых вопросах. В конечном итоге общество пожертвовало свободой в обмен на безопасность, предоставляемую постоянной армией, находившейся под жестким контролем сильной королевской власти.

Но и это еще не все. «Военная революция, по мнению многих ученых, родила не только современную войну, но также и современный милитаризм… Открылась дорога, прямая и широкая, к пропасти двадцатого столетия…», — отмечал М. Робертс. Т.о., английский историк предположил, что внедрение в военную практику Европы на исходе Средневековья огнестрельного оружия и его широкое распространение в XVI — начале XVII в. привело к радикальным переменам в европейском военном деле, вызвавшим лавинообразный процесс экономических, социальных, политических и культурных перемен. Они изменили лицо Европы, заложив основы современного европейского общества и одолевающих его проблем.

Выдвинутая М. Робертсом идея вызвала большой интерес и легла в основу работ многих западноевропейских историков 60-х — начала 70-х гг. XX вв., изучавших проблем политического и социально-экономического развития Западной Европы XIV — XVIII вв. «В течение нескольких лет в известной степени туманная концепция военной революции, — по словам американцев Б. Хэлла и К. ДеВриса, — стала новой ортодоксией в истории Европы на заре Нового времени».

Однако первичная увлеченность новой концепцией прошла к сер. 70-х гг. минувшего столетия. К этому времени накопились новые материалы, появились новые идеи, которые потребовали критического пересмотра концепции военной революции. Вырос и интерес общества к военной истории и истории военного дела как ее составной части. Все это потребовало корректировки гипотезы Робертса. Начало процессу ревизии концепции военной революции положил английский историк Дж. Паркер своей программной статьей «Военная революция» 1560-1660 — миф?».

В этой статье Дж. Паркер, согласившись с четырьмя ключевыми, по его мнению, тезисами Робертса о революции в тактике, революции в стратегии, невероятном росте масштабов войны в Европе и огромном влиянии, которое оказала новая война на развитие западноевропейского общества, задался вопросом: «Могут ли эти утверждения быть изменены в современных условиях?».

Ответ на него был утвердительным. Во-первых, по мнению Дж. Паркера, 1560 г., выбранный Робертсом в качестве отправной точки военной революции, не совсем удачен, так как явные признаки, присущие армии Нового времени, армии эпохи военной революции, можно найти в кондоттах ренессансной Италии. Вместе с тем военная революция не закончилась и в 1660 г., поэтому Дж. Паркер предложил расширить ее временные рамки с 1530 по 1710 гг. Во-вторых, Паркер, признавая революционность вклада, сделанного Морицем Оранским и Густавом-Адольфом в развитие западноевропейского военного дела, подчеркнул необходимость отдать должное их предшественникам — к примеру, испанским военным теоретикам и практикам XVI в. Кроме того, Паркер обратил внимание на целый ряд других военно-технических новшеств, оказавших значительное влияние на развитие военного дела в XVI в., и, прежде всего, на новую систему фортификации, trace italienne , которая появилась в ответ на растущую мощь артиллерии.

Статья Паркера привела к оживлению споров вокруг концепции военной революции. За этим небольшим, но весьма содержательным исследованием последовал целый ряд других работ, в которых были изложены все основные «за» и «против» в отношении концепции Робертса. Своеобразным ответом на эти публикации стало масштабное исследование Дж. Паркера «The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500-1800″, в которой он изложил свое видение проблемы с учетом последних данных. И снова эта работа, в которой английский историк высказался в защиту идеи Робертса против ее критиков, послужила началом новой оживленной дискуссии вокруг проблемы военной революции, которая не закончена и до сих пор. Исследования в этом направлении продолжаются и сегодня, захватывая все новые и новые аспекты перемен в военном деле позднего Средневековья и начала Нового времени.

К настоящему времени в дискуссии вокруг проблемы военной революции четко обозначились основные точки зрения. Мнения историков, занимающихся этим вопросом, расходятся по нескольким основным пунктам, главными из которых являются следующие: являлись ли эти перемены действительно революционными, каков их временной и пространственный охват и в чем заключались их последствия как для истории Европы, так и для всего мира. Главным защитником идеи военной революции и продолжателем дела, начатого М. Робертсом, стал Дж. Паркер. В ряде своих работ он аргументированно и обстоятельно изложил все доводы «за», при этом существенно дополнив и развив концепцию своего предшественника, придав ей большую стройность и определенность. В таком виде военная революция привлекла к себе значительно число сторонников и нашла отражение в серии исследований.

Вместе с тем в это время окончательно сформировалось и окрепло течение, подвергающее сомнению саму идею военной революции. Ученые, которых можно причислить к этой группе, скорее являются сторонниками постепенного, пошагового развития и изменения западноевропейского военного дела в период между концом Средневековья и началом Нового времени. Так, Дж. Хэйл предложил использовать для описания процессов эволюции военного дела в позднем Средневековье и в начале Нового времени термин «военная эволюция», поскольку, по его мнению, для революции процесс перемен в военной сфере оказался слишком растянут во времени. Более того, один из главных «эволюционистов», Дж. Линн, предложил вообще отказаться от термина «военная революция», выдвинув взамен оригинальную гипотезу поэтапного развития европейского военного дела от эпохи Средневековья до наших дней.

Анализируя эволюцию европейского военного дела, Дж. Линн подчеркивал, что для изучения особенностей военного строительства на каждом этапе намного более важным представляется исследование таких его аспектов, как способы комплектования вооруженных сил, их организация, проблемы мотивации и морального духа, состояние командования, формы оплаты военнослужащих и отношения армии к обществу и власти. Технологические и тактические новшества вместе со способами подготовки и обучения личного состава вооруженных сил, которым сторонники военной революции уделяли и продолжают уделять первостепенное внимание, на взгляд Линна, конечно же важны, но по отношению к названным выше аспектам занимают второстепенные позиции. По его мнению, сводить причины изменений в военном деле позднесредневековой Европы и Европы на заре Нового времени к одним только технологическим новшествам типа новой системы фортификации, trace italienne , нельзя.

Подобный радикализм в целом не встретил серьезной поддержки среди основной массы специалистов, занимающихся проблемами военной истории Западной Европы в указанный период, но в известной степени способствовал «размыванию» временных и территориальных рамок военной революции. Так, ряд западноевропейских историков полагает, что на протяжении более чем трехсот лет, с середины XV и до начала XIХ вв., было по меньшей мере две военных революции. Кроме того, по их мнению, рассматривая эту проблему, не стоит замыкаться только европейскими рамками, а необходимо изучить те изменения в военном деле в других регионах мира, имевших место в это же время, а также их взаимовлияние. Некоторые же, как, например, М. Прествич, и вовсе полагают, в чем-то смыкаясь с «эволюционистами», что военная революция XV-XVIII вв. была естественным продолжением средневековой военной революции, проходившей поэтапно с конца XII по 40-е гг. XIV вв.

Спорным и неоднозначным выглядит, по мнению ряда современных историков, и вопрос о степени влияния перемен в военной сфере на заре Нового времени на политическое и социальное устройство европейских государств. Если с точки зрения сторонников военной революции необходимость создания сильных и многочисленных постоянных армий стимулировала процессы становления сильной власти и рождение абсолютистских монархий Нового времени, то, к примеру, Н. Хеншелл полагает, что все было с точностью до наоборот, ибо, по его мнению, абсолютизм есть ничто иное, как миф.

Таким образом, можно заключить, что разброс мнений в западной историографии по проблеме военной революции к настоящему времени достаточно велик. Очевидно, что это разнообразие обусловлено во многом тем, что М. Робертс и его первые последователи оперировали, прежде всего, материалами даже не всей Европы, но прежде всего Европы протестантской, северной и северо-западной. Не секрет, что в основу концепции военной революции легли результаты многолетних изысканий Робертса по шведской политической, социально-экономической и военной истории XVII в. Привлечение же материалов из других регионов Европы и тем более с ее периферии давало порой весьма неожиданные результаты, которые нельзя было однозначно истолковать в свете «ортодоксальной» теории военной революции. Это обусловило разложение прежде ясной и целостной концепции из-за возникших внутренних противоречий и, как следствие, жесткую критику основных тезисов «революционной» теории. Попытка найти выход из этой ситуации привела к появлению модернизировать теорию, привести ее в соответствие с новыми данными, равно как обусловило появление отрицающих ее новых, построенных на совершенно других принципах гипотез. Оживленная дискуссия вокруг проблемы военной революции, начавшаяся пятьдесят лет назад, отнюдь не закончилась и продолжается и по сей день.

В российской историографии проблема военной революции и тех перемен, которые она вызвала в военном деле и обществе, применительно к России, практически не разработана да и вообще является малоизвестной. Одним из первых среди отечественных историков о существовании такой концепции и о существующей взаимосвязи между изменениями в военном деле Западной Европы на рубеже Средневековья и Нового времени и рождением государства и общества Нового времени заговорил А.Б. Каменский. Однако его почин не получил развития, а сама концепция по-прежнему оставалась практически незамеченной. Лишь в последние годы наметился определенный отход от прежнего отношения к военной революции. Однако если упоминания о ней применительно к России и появились в работах отечественных специалистов, то, как правило, делаются они со ссылкой на зарубежных авторов и без попыток проанализировать сущность этого явления применительно к отечественным условиям. Более серьезный подход к использованию концепции военной революции можно найти в последних работах уральского историка С.А. Нефедова. Однако и в этом случае эта концепция не стала предметом специального изучения, а не более чем дополнением к основной теме его исследований.

Почему концепция военной революции не вызвала интереса у отечественных историков, особенно советских — не совсем понятно, поскольку многие аспекты, связанные с переворотом в развитии военного дела, вызванном внедрением пороха и огнестрельного оружия, были достаточно подробно разработаны не только в трудах дореволюционных отечественных профессиональных военных историков, но и в работах основоположников марксизма. Особенно много внимания этим вопросам уделял Ф. Энгельс. В ряде своих работ на военную тематику он не только достаточно подробно рассмотрел основные перемены в тактике и вооружении, но и те изменения, которые вызвали военные перемены в экономической, социальной и политической сферах жизни общества. При этом он неоднократно использовал для характеристики этих перемен прилагательное «революционный». Однако немногие из советских историков, занимавшихся военно-историческими исследованиями, в лучшем случае ограничились лишь описанием перемен, имевших место в развитии отечественного военного дела в XV — XVIII вв., не вдаваясь в их анализ и уж тем более отказываясь замечать бурные дискуссии, развернувшиеся вокруг проблемы военной революции на рубеже Средневековья и Нового времени, в западной исторической науке.

Чем это обусловлено — вопрос, требующий отдельного изучения, но, как нам представляется, это связано с отмеченным выше общим пренебрежением отечественной исторической науки к военной истории как «уделу» историков-военных и с определенной изоляцией ее от исторической науки западной. В результате, проанализировав общее состояние военно-исторических исследований в современной России и сравнив его с достижениями западной военно-исторической науки, можно с уверенностью сказать, что отечественная наука находится еще в самом начале этого пути. До хотя бы частичного преодоления тех застарелых предубеждений, стереотипов и штампов, сложившихся за десятилетия, если не века, пренебрежения изучением проблем развития военного дела, еще достаточно далеко.

Констатировав в целом неудовлетворительное положение в отечественной историографии с изучением военной революции применительно к русским условиям, вернемся снова к дискуссии вокруг идеи, вброшенной в сознание западной исторической науки М. Робертсом. К настоящему времени гипотеза о военной революции в Европе на рубеже Средневековья и Нового времени в наиболее сжатом виде, по мнению Дж. Паркера, может быть представлена следующим образом. «Трансформация военного дела в Европе на заре Нового времени включала в себя три основных компонента — широкое использование огнестрельного оружия, — писал он, — распространение новых систем фортификации и рост численности армий…». Эти три инновации повлекли за собой все остальные новшества сперва в военном деле, а затем и перемены в политическом, социальном, экономическом и культурном устройстве западноевропейского общества. В том, что внедрение пороха и огнестрельного оружия в повседневную военную практику Запада (и затем Востока — thor) имело весьма и весьма серьезные последствия — с этим согласны все участники дискуссии. Однако противники концепции Робертса и Паркера считают, что для описания характера этих перемен термин «революция» не подходит из-за чрезвычайной их растянутости во времени и «размывания» в результате расширения поля исторического поиска первоначально стройной и логичной идеи.

В этом есть свои резоны, но стоит ли из-за этого отказываться от самой концепции на том лишь основании, что она не укладывается в первоначально очерченные рамки? В этом случае мы согласны с мнением А.Я Гуревича, который писал, что «идеальный тип», с которым работает историк, представляет собой предварительный, весьма схематичный образ реконструируемого мира, своего рода «исследовательскую утопию», рабочую модель. «Общие понятия, которыми неизбежно пользуется историк, в контексте его исследования конкретизируются. В процессе этой конкретизации они всякий раз насыщаются новым содержанием. Более того, в тех случаях, когда эти абстракции вступают в противоречие с материалом, полученным из источников, общие понятия приходится уточнять, переосмыслять и далее, в определенных случаях, отбрасывать. Теоретические конструкции не должны быть прокрустовым ложем, в которое во что бы то ни стало необходимо уложить многоцветную действительность (выделено нами — thor)…». И самая главная мысль уважаемого историка, с которой мы целиком и полностью согласны — «идеальный тип» не есть цель исследования, а не более чем средство, «необходимый инструмент (выделено нами — thor), который ни в коем случае не должен ограничивать свободы поиска и подчинять научный анализ априорной конструкции…». И если отнестись к выдвинутой идее Робертса именно к рабочему инструменту, который в процессе работы «изнашивается» и требует постоянной «правки» и «заточки, если считать концепцию военной революции не догмой, а руководством к действию — то отбрасывать ее не только не стоит, а, напротив, имеет смысл усовершенствовать ее.

Мы считаем, что концепция военной революции за пятьдесят лет не только не устарела, а, напротив, стала представлять еще больший интерес и ценность, особенно в свете тех перемен, которые произошли в военном деле на закате ХХ и в начале XXI вв. Еще раз подчеркнем, что углубленное изучение процессов развития военного дела в Западной Европе в конце Средневековья — начале Нового времени выявило главное и самое уязвимое место концепции Робертса: в своих построениях он основывался на результатах изучения особенностей государственного строительства и развития военного дела в странах протестантской, северо-западной и северной Европы, причем в достаточно узком временном промежутке. Попытки же выйти за очерченные первоначально узкие временные и территориальные рамки, как было отмечено выше, дали несколько неожиданные результаты, не укладывающиеся в ставшее внезапно узким «старое платье короля». Однако стоит ли на этом основании отбрасывать саму идею революции в военном деле, существует ли возможность примирения крайних точек зрения и выработки нового видения проблемы «военной революции» применительно к периоду позднего Средневековья и начала Нового времени с учетом всех тех критических замечаний, которые были высказаны в ее адрес в предыдущие годы? На наш взгляд, да, существует!

Чтобы обосновать этот тезис, для начала необходимо определиться с тем, что представляет собой термин «военная революция», в чем его сущность. На наш взгляд, ни определение, данное М. Робертсом, ни его «исправленное» прочтение Дж. Паркером в неполной мере отражают сущность этого чрезвычайно интересного и важного исторического феномена. Попытаемся дать свое определение сущности военной революции, исходя из того, что такое «революция» вообще.

Наиболее распространенное определение термина «революция» заключается в том, что под ней понимается некое качественное изменение, коренная ломка сложившихся принципов, представлений или концепций в жизни общества или отдельных его сфер. Это изменение есть проявление скачка, возникающего в тот момент, когда количественные изменения в той или иной сфере жизни общества достигают определенной величины, за которой следует возникновение нового качества. Следовательно, военную революцию можно определить как коренную ломку существовавшей до этого военной системы и создания новой, радикально отличающейся от нее.

Исходя из этого определения, можно уточнить структуру военной революции. Являясь частью непрерывного исторического процесса, она не представляет собой некое статическое, застывшее образование, а, наоборот, постоянно изменяется и развивается. Неизменной остается лишь некоторое ядро, центральная идея, точка опоры, вокруг которой и вращаются все изменения. Именно поэтому имеет смысл говорить о военной революции как о сложном, имеющем многослойную структуру феномене, в развитии которого можно выделить три основных этапа.

Главным движущим мотивом развития военного дела, вне всякого сомнения, следует считать стремление военачальников как можно быстрее и эффективнее разгромить неприятеля, используя все наличные силы и средства. Замечание, сделанное Ф. Энгельсом почти полтора столетия назад относительно взаимосвязи изменений в военной сфере с изменениями в экономике, не утратило своего значения до сих пор. «Ничто так не зависит от экономических условий, — писал он, — как именно армия и флот. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят, прежде всего, от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Не «свободное творчество ума» гениальных полководцев действовало здесь революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение солдатского материала; влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивается тем, что они приспособляют способ ведения боя к новому оружию и к новым бойцам…». Правда, на наш взгляд, формула, выведенная Ф. Энгельсом, нуждается в некотором уточнении. При сохранении примата экономических перемен над военными необходимо в большей степени учитывать влияние субъективного фактора. Гениальные полководцы не просто следуют за событиями, но стараются по мере возможности подтолкнуть события, стремясь получить самое эффективное оружие и лучших солдат. Это стремление, в свою очередь, стимулирует развитие экономики, а последнее — новые перемены в военной сфере.

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что содержанием первого, или подготовительного, этапа военной революции, как раз и является попытка приспособить новейшие технологии для решения главной задачи, стоящей перед военными — добиться решающей победы. На этом этапе идет постепенное формирование некоей «критической» массы количественных изменений в военном деле — и в военных технологиях, и в тактике, и в стратегии. Процесс ее накопления мог иметь широкие временные и пространственные рамки, при этом военная мысль развивалась, как правило, в традиционном русле. Как метко заметила американская писательница Б. Такман в своей нашумевшей книге «Августовские пушки», «…мертвые битвы, как и мертвые генералы, держат своей мертвой хваткой военные умы…». В этой связи уместно провести аналогию с научными революциями. Анализируя процессы смены научной парадигмы, Т. Кун отмечал, что «усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов, внутреннего революционного процесса, который… никогда не совершается в один день…», и что всякие попытки внедрения новой научной парадигмы встречают упорное сопротивление. «Источник сопротивления лежит в убежденности, — писал он дальше, — что старая парадигма, в конце концо, решит все проблемы, что природу можно втиснуть в те рамки, которые обеспечиваются этой парадигмой…».

Однако рано или поздно стремление соединить традицию и новую реальность, рождающуюся на полях сражений, найти некий компромисс между стариной и новизной, заводило в тупик. Новое, в конце концов, категорически отказывалось укладываться в прокрустово ложе традиции. И в этот момент и происходила собственно военная революция — количество посредством скачка переходило в новое качество, рождалась новая военная школа, построенная на качественно иных основаниях, чем все предыдущие. В этом плане примечательно высказывание русского военного теоретика конца XIX — начала ХХ вв. Н.П. Михневича. Он писал, что «хотя в развитии военного искусства, по-видимому, и наблюдается прогресс, но самое прогрессирование его идет скачками (выделено нами — thor)…».

Этот скачок в развитии военного дела, как правило, ограничен во времени и пространстве и может быть связан с деятельностью одного или нескольких военных теоретиков и практиков. Время скачка и есть время второго, основного, этапа военной революции.

Однако далеко не всегда новая военная школа наголову превосходит доведенную до максимальной степени совершенства старую. Ее преимущества бывают очевидны не сразу, тем более что в военном деле, которое сродни искусству, очень силен субъективный фактор, и в конечном итоге воюют не оружие и не идеи, а люди. Поэтому новая военная система, попавшая в негодные руки, может вполне проиграть соревнование со старой, которую использует более умелый и талантливый военачальник. Именно этим и обусловлено появление третьего, завершающего, этапа военной революции. На нем доказавшие на практике свою эффективность новые методы и приемы ведения войны осваивались, совершенствовались и приспосабливались к конкретно-историческим условиям другими армиями и обществами. Затем этот цикл повторялся снова и снова. Таким образом, можно заключить, что процессы эволюции-революции в развитии военного дела были теснейшим образом взаимосвязаны и действовали рука об руку.

Исходя из всего этого, можно будет попытаться дать развернутое определение военной революции в Западной Европе в конце Средневековья — начале Нового времени. Под военной революцией позднего Средневековья — начала Нового времени в Западной Европе мы понимаем радикальные перемены в военном деле, которые привели к рождению новой военной традиции, в корне отличавшейся от предыдущей, средневековой. Выразившиеся на первых порах во внедрении в повседневную военную практику огнестрельного оружия, сначала тяжелого (артиллерия), а затем и ручного (пистолеты, аркебузы и мушкеты), они привели к коренному перевороту в тактике и стратегии европейских армий. Война из искусства все больше стала превращаться в науку. На смену немногочисленным средневековым милициям пришли постоянные регулярные армии, насчитывавшие десятки и сотни тысяч человек и находившиеся целиком и полностью на государственном содержании и обеспечении. Прежняя наступательная ударная тактика сменилась оборонительной линейной. Исход боя решался теперь не рукопашным боем бойцов-одиночек, а слаженными действиями масс единообразно вооруженных и обученных пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. Армия-машина, армия, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника.

Эта военная революция не могла не привести к серьезным переменам в политической, социальной, экономической и культурной жизни европейского общества, ибо отставание в перенимании новинок военной теории и практики неизбежно вело к превращению отстающего, неспособного к модернизации государства из субъекта международных отношений в объект. Начавшись в виде изменений в военной сфере, эта революция в конечном итоге привела к трансформации средневекового западноевропейского общества и государства с присущими им политическими, экономическими, социальными и культурными институтами в государство и общество Нового времени.

Конечно, М. Робертс был не совсем прав, ограничив время военной революции периодом с 1560 по 1660 гг. Тем не менее, на наш взгляд, отвергать саму концепцию военной революции в пользу эволюции на основании того, что сам процесс изменений занял несколько сот лет, нельзя. Ошибочной представляется также и идея о существовании двух (или более) военных революций в период между 1450 и 1800 гг.

Военная революция в Европе на пороге Нового времени действительно имела место, и была она одна. Но картина ее была намного сложнее и не столь прямолинейна, как может показаться на первый взгляд. К первому этапу военной революции можно отнести промежуток времени с конца или даже с середины XV в. и до 90-х гг. XVI в. В эти годы шел процесс постепенного накопления тех количественных изменений в военной сфере, затронувший и теорию, и практику. В конечном итоге они должны были рано или поздно перерасти в качественный скачок, что и случилось в конце XVI — 1-й трети XVII вв. Период же, указанный М. Робертсом, можно соотнести со вторым ее этапом, временем скачка, своеобразного прорыва в военном деле Европы. При этом его рамки можно сузить до 90-х гг. XVI в. — 30-х гг. XVII в. Именно в это время и произошел тот самый переворот в тактике и обучении войск, повлекший за собой все остальные перемены — как чисто военные, так и политические, социальные, экономические, культурные и прочие. Период же с конца 30-х гг. XVII в. и вплоть до конца эпохи наполеоновских войн — это время постепенного совершенствования той системы принципов подготовки и ведения войны, что были разработаны Морицем и Вильгельмом Нассаускими на рубеже XVI/XVII вв. и развиты применительно к новым условиям шведским королем Густавом-Адольфом. Ведь по существу, после того, как в результате реформ Вильгельма и Морица впервые после развала Римской империи и ее военной системы в Европе родилась первая по-настоящему постоянная, регулярная армия. В дальнейшем речь шла о развитии тех идей, которые были высказаны и реализованы ими.

В самом деле, средства истребления людей, которыми располагали Мориц Нассауский и Наполеон спустя 200 лет, не слишком сильно отличались друг от друга. Разница были лишь в том, что Наполеон располагал значительно большими ресурсами, и потому мог утверждать, что «Бог всегда на стороне больших батальонов». Так что переход от сравнительно небольших армий смешанного комплектования 1-й половины XVII в., в которых наемники все еще господствовали, к армиям 2-й половины XVII — XVIII вв., где их существенно потеснили рекруты, набранные принудительно из числа подданных короля, к конскрипционным и первым массовым армиям 1-й половины XIX в. вовсе не означал радикальных перемен в европейском военном деле. Менялись мундиры, прически, отдельные (только отдельные — !) элементы тактики и стратегии, но не оружие и основные идеи и уж тем более не ментальность военного сообщества. Войны наполеоновской эпохи стали только еще более грубыми, жестокими, избавились от налета некоей салонности, церемонности, присущей войнам 2-й половины XVII — XVIII вв., и только. Пока не появились пулеметы, скорострельные магазинные винтовки и артиллерийские орудия, телеграф, радио и железные дороги, европейские армии и их тактика и стратегия менялась не настолько существенно, чтобы можно было говорить о новой военной революции. Чтобы это случилось, европейское общество должно было окончательно завершить переход от мануфактуры к фабрике, завершить промышленную революцию. С последней была связана очередная военная революция, пришедшаяся на годы Первой мировой войны и завершившаяся уже в годы Второй мировой войны.

Возвращаясь к идее военной революции как исторического феномена, то, приняв во внимание скачкообразность развития военного дела и проанализировав процессы изменений в этой одной из важнейших сфер деятельности человеческого общества, нетрудно заметить, что военная революция позднего Средневековья — начала Нового времени, описанная М. Робертсом, не была уникальным явлением в мировой истории. Более того, можно смело утверждать, что она вовсе не случайность, нет, она часть мирового исторического процесса в целом, одно из звеньев в цепи других военных революций. Первой военной революцией можно считать возникновение армии как государственного, политического института, пришедшего на смену племенным ополчениям. К значительным последствиям, и не только в военной сфере, привело появление боевых колесниц и конницы. Не меньшее значение для развития военного дела и искусства имела т.н. «гоплитская» революция, а впоследствии рождение регулярной, постоянной армии в эллинистических государствах и Римской империи. Введение во всаднический обиход стремени и седла с высокими луками в эпоху раннего Средневековья во многом способствовало формированию элитной тяжеловооруженной конницы, на долгое время захватившей господство как на полях сражений, так и во власти.

Т.о., многочисленные технологическое новшества на протяжении Древности и Средневековья неоднократно меняли «лицо битвы» и войны в целом. Однако по большей части все они в той или в иной степени являлись локальными переворотами, не меняя коренным образом расстановки сил и не делая в конечном итоге лишь одну определенную модель военного строительства образцом для всеобщего подражания и копирования. Те же самые регулярные армии эллинистических монархий и Римской империи оказались неспособны преодолеть сопротивления, казалось бы, более консервативных и традиционных военных систем Азии, равно как и пехотные армии имперского Китая на закате истории древнего мира неоднократно терпели жестокие поражения от конных ополчений кочевников-сюнну.

Именно по этой причине вряд ли можно считать переворот в тактике, осуществленный в 1-й половине XIV в. англичанами, военной революцией Средневековья, как это предложил М. Прествич и К. Роджерс. Отечественный автор Д. Уваров по этому поводу справедливо отмечал, что, по существу, «специфическая английская тактика в принципе могла применяться единственным государством в Европе из-за отсутствия у других столь же квалифицированных лучников и поэтому является исключением в общеевропейском военном искусстве…». Всякие попытки скопировать английский опыт, хотя бы в той же самой Франции, не имели успеха. Достаточно вспомнить неудачный опыт создания корпуса т.н. «франк-аршеров» правительством Карла VII французского в последние годы Столетней войны. Новая военная система должна была быть одновременно и достаточно простой и универсальной, чтобы ее можно было легко усвоить и затем использовать в различных условиях, и в то же время обладать большей эффективностью, чем все предыдущие. В противном случае, как это было с английской тактикой конца XIII — XV вв., она как слишком сложная, специализированная и недостаточно гибкая, была обречена на вымирание, не оставив потомства.

Совсем иначе дело обстояло с военной революцией в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени. Можно со всей уверенностью сказать, что она, безусловно, явилась первой глобальной по своим последствиям военной революцией. Она не просто привела к рождению новой системы организации военного дела. Это неоднократно случалось прежде, как было отмечено выше, в самых разных регионах мира. Нет, здесь дело было в другом. Как справедливо отмечал Дж. Паркер, эта военная революция привела к коренной перемене в расстановке сил на мировой арене: «В значительной степени «Подъем Запада» был предопределен применением силы, тем, что баланс сил между европейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонялся в пользу первых;… ключ к успеху европейцев в создании первых по настоящему глобальных империй между 1500 и 1750 гг. заключался в как раз в тех усовершенствованиях способности вести войну, которые позднее будут обозначены как «военная революция»…».

Завоеванное европейцами военное превосходство над своими потенциальными противниками на суше и на море как в Старом, так и в Новом свете способствовало во многом, по меткому замечанию американского историка У. Мак-Нила, «смыканию всепланетной ойкумены», в результате чего «мировая история получила новую размерность». Резко активизировавшиеся связи между континентами, цивилизациями, государствами, народами способствовали более интенсивному, нежели ранее, трансферту знаний и культурных ценностей, обострению межгосударственной конкуренции и борьбы за сферы влияния, ресурсы, контроль за торговыми путями и пр., что способствовало как развитию человеческой цивилизации в целом, так и военного дела в частности. Развитие экономики, науки и техники в западном мире дало в руки европейским политикам и военным необходимые средства для поддержания необходимого уровня военной мощи для защиты своих глобальных интересов, а стремление сохранить достигнутое военное превосходство стимулировало дальнейшее развитие военных технологий и военной мысли неизбежно вело к следующей военной революции. Она последовала в начале ХХ в., когда в огне Первой мировой войны родилась «война машин и моторов». Сейчас, спустя менее чем сто лет после первой мировой войны, на наших глазах происходит очередная военная революция, в корне меняющая существовавшие до сих пор представления о войне. И две последних революции, закрепив господствующее положение Запада в военной сфере, сохранили тем самым достигнутое военным путем в конце Средневековья — раннем Новом времени политическое, экономическое и культурное доминирование западной цивилизации над всеми остальными.

Страны, оказавшиеся в сфере воздействия Запада, должны были сделать свой выбор и дать ответ на вызов со стороны европейцев. Сохранение собственной независимости, своеобразной культуры и образа жизни напрямую были связаны со способностью того или иного незападного общества воспринять идеи военной революции и реализовать их применительно к своим условиям. Однако дать адекватный ответ на вызов Западной Европы в военной сфере удалось на переломе Средневековья и Нового времени далеко не всем незападным цивилизациям. В этом плане представляется интересным изучение опыта перенимания новинок военной технологии, тактики и стратегии, связанных с военной революцией, государствами Восточной и Юго-Восточной Европы, прежде всего Речью Посполитой, Россией и Турцией, принадлежавших к разным цивилизациям и культурам.

Пример этих трех государств и их ответа на западноевропейский вызов тем более интересен, что все они находились на периферии толчка, вызвавшего к жизни военную революцию. Постоянно контактируя со странами Западной Европы, они оказались втянуты в процесс стремительных перемен в военном деле примерно в одно и то же время, с некоторым опозданием против ведущих западноевропейских государств, но с близких стартовых позиций.

Однако ответ, которые дали эти страны на военный вызов со стороны Европы, оказался различным. Османская империя, считавшаяся в XVI в. идеальным «военным» государством, внушавшая страх своим соседям, к началу XVIII в. уже утратила в значительной степени былое величие и мощь, а столетием спустя стала скорее объектом международных отношений, нежели субъектом. Речь Посполитая к концу XVIII в. и вовсе исчезла с политической карты мира. Такое ее падение было тем более удивительно, поскольку польско-литовская армия в конце XVI — 1-й половине XVII вв. считалась одной из боеспособнейших армий Европы. Она успешно воевала и с вымуштрованной шведской армией, и с русскими ратями, и с турецко-татарскими полчищами. Под занавес XVII столетия, в 1683 г., слава польского оружия получила еще одно яркое подтверждение, когда небольшая армия короля Яна Собесского, насчитывавшая всего лишь ~ 26 тыс. тыс. солдат и офицеров, сыграла главную роль в спасении Вены, столицы Римской империи, от османского нашествия. Однако не прошло 20 лет, как территория Польши и Литвы стала «проходным двором» для армий Швеции и России, сражавшихся не на жизнь, а на смерть, а к концу XVIII в. Речь Посполитая и вовсе исчезла с политической карты мира, разделенная между своими могущественными соседями.

Среди тех, кто сыграл роковую роль в падении могущества Османской империи и «Finis Poloniae «, едва ли не первое место занимала Российская империя. Когда в конце XV в. Россия впервые вышла на широкую международную арену и заявила о своих внешнеполитических претензиях, вряд ли кто в тогдашней Европе или в Турции мог предположить, что именно это, практически никому дотоле неизвестное государство в результате успешного завершения военной революции превратится в евразийского колосса, который в течение более чем трех столетий будет оказывать серьезное влияние на развитие событий не только в Европе и Азии, но и во всем мире. Все это стало возможным не в последнюю очередь потому, что, пожалуй, именно в России из всех неевропейских стран военная революция получила свое наиболее полное воплощение, причем по всем основным направлениям — военному, политическому, экономическому, социальному и культурному. Однако этот успех дался ей дорогой ценой, послужив впоследствии причиной нарастающего отставания российского общества и государства в социально-экономическом и политическом развитии от передовых стран Европы в XIX в., что в немалой степени способствовало трем революциям и радикальным переменам в ХХ в. как попытке догнать ушедший далеко вперед Запад.

Т.о., военная революция на периферии Западной Европы имела свои характерные черты, отличные от классической модели, описанной М. Робертсом и его последователями, и дала несколько неожиданные результаты. Сравнительно-историческому анализу классической, западноевропейской модели военной революции конца Средневековья — раннего Нового времени и ее периферийных разновидностей, посвящается данное исследование.

Литература

1. Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XVIII в. М., 1958.

2. Гуревич А.Я. Историческая наука и научной мифотворчество (Критические заметки) // Гуревич А.Я. История — нескончаемый спор. М., 2005.

3. Золотарев В.А. Военная безопасность государства Российского. М., 2001.

4. Золотарев В.А., Межевич М.Н., Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984.

5. История военной стратегии России. М., 2000.

6. Кун. Т. Структура научных революций. М., 2002.

7. Мак-Нил У. Восхождение Запада. Киев — М., 2004.

8. Масловский Д.Ф. Строевая и полевая служба русских войск времен императора Петра Великого и императрицы Елизаветы. М., 1883

9. Михневич Н.П. Основы русского военного искусства. Сравнительный очерк состояния военного искусства в России и Западной Европе в важнейшие исторические эпохи. СПб., 1898.

11. Монтекуколи Р. Записки Раймунда графа Монтекукули, генералиссимуса цесарских войск, генерал-фельдцейхмейстера и кавалера Златаго Руна или главные правила военной науки вообще. М., 1760

12. Нефедкин А.К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI — I вв. до н.э.). СПб., 2001. (автореферат)

28. Энгельс Ф. Армия М., 1959.

29. Энгельс Ф. Артиллерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 14.

30. Энгельс Ф. Кавалерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 14.

31. Энгельс Ф. О разложении феодализма и возникновении национальных государств // Маркс К. Энгельс Ф. Избранные сочинения. Т. 6. М., 1987.

32. Энгельс Ф. Тактика пехоты и ее материальные основы 1700-1870 гг. // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20.

33. Black J. European Warfare 1494-1660 and the Military Revolution // History Review. March 2003.

34. Clark G. War and Society in the Seventeenth Century. Cambridge, 1958.

36. Creveld M. van. Technology and War I: to 1945 // The Oxford Illustrated History of Modern War. Oxford, 1997.

37. Croxton D. A Territorial Imperative? The Military Revolution, Strategy and Peacemaking in the Thirty Year War // War in History. 1998. № 5 (3).

38. Downing B.M. Constitutionalism, Warfare, and Political Change in Early Modern Europe // Theory and Society. Vol. 17. № 1 (Jan., 1988).

39. DeVries K. Gunpowder Weaponry and the Rise of the Early Modern State // War in History. 1998. № 5 (2).

40. Hall B.S., DeVries K.R. The Military Revolution Revisited // Technology and Culture. 1990. № 31.

41. Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscowy. Chicago-London, 1971.

42. Jespersen K.J.V. Social Change and Military Revolution in Early Modern Europe: Some Danish Evidence // Historical Journal. Volume 26. Issue 1 (Mar., 1983).

43. McNeill W. The Pursuit of Power. Chicago, 1982.

44. The Medieval Military Revolution: State, Society and Military Change in Medieval and early Modern Europe. L., 1998.

45. Lynn J.A. Review Essay: Clio in Arms: the Role of the Military Variable in Shaping History // The Journal of Military History. Vol.55. № 1 (Jan., 1991).

46. Palmer M.A.J. The «Military Revolution» Afloat: the Era of the Anglo-Dutch Wars and the Transition to Modern Warfare at Sea // War in History. 1997. № 4 (2).

47. Parker G. The «Military Revolution,» 1560-1660 — a Myth? // The Journal of Modern History. Vol. 48. № 2 (June 1976).

48. Parker G. The «Military Revolution» 1955-2005: from Belfast to Barcelona and the Hague // The Journal of Military History 69 (January 2005).

49. Parrott D. The Constraints on Power: Recent Works on Early Modern European History // European History Quaterly. 1990.

50. Paul M. The Military Revolution in Russia, 1550-1682 // The Journal of Military History. № 68 (January 2004).

51. Poe M. The Consequences of the Military Revolution in Moscovy: A Comparative Perspective // Comparative Studies in Society and History. Vol. 38. № 4 (Oct., 1996).

52. Prestwich M. Armies and Warfare in the Middle Ages. The English Experience. New Hawen & London, 1996.

53. Raudzens G. Military Revolution or Maritime Evolution? Military Superiorities or Transportation Advantages as Main Causes of European Colonial Conquests to 1788 // The Journal of Military History. Vol. 63. № 3. (Jul. 1, 1999).

54. Roberts M. From Oxenstierna to Charles XII. Four studies. Cambridge, 1991.

55. Roberts M. The Military Revolution, 1560-1660 // Roberts M. Essays in Swedish History. L. 1967.

56. Roberts M. The Swedish Imperial Experience 1560-1718. Cambridge, 1979.

57. Rogers C.J. The Military Revolution in History and Historiography // The Military Revolution Debate. Boulder-Oxford, 1995.

58. Rogers C.J. The Military Revolution of the Hundred Years’ War // The Journal of the Military History. Vol. 57. № 2. (Apr., 1993).

59. Roy K. Military Synthesis in South Asia: Armies, Warfare and Indian Society c. 1740-1849 // The Journal of Military History. Vol. 69. (July, 2005).

От революций в вооружении плавно перейдём к революциям в тактике полевых сражений 16-17 веков. Тема эта гораздо более богатая и интересная, потому что технические новинки влияли на тактику далеко не прямо и однозначно.

Сразу необходимо сделать лирическое отступление. Следует помнить, что параметры мушкета - это одно дело, а использование мушкета в бою - совсем другое. Такое уж развесёлое времечко тогда было, что современные жаркие споры по поводу точной дальности выстрела, процента попаданий или скорости перезарядки солдат Ренессанса на самом деле посвящены сферическим стрелкам в вакууме. Скажем, на скорость стрельбы чуть ли не одинаково сильно влияли: нервишки солдата, его обученность, его усталость, качество ружейного ствола, качество фитильного или кремнёвого замка, модель шомпола, способ переноски боеприпаса, качество пороха и отлитых пуль, нагар в стволе, погодные условия и т.д... Я не хочу сказать, будто в цифрах это всё выразить невозможно, но надо помнить, что в итоге получатся не какие-то точные величины, а скорее числа, позволяющие понять очень примерные границы возможностей тогдашнего оружия и солдат. Подчёркиваю: чисто теоретические границы. Первоисточников с точными значениями не так уж много, друг другу они противоречат, а современные тесты не могут претендовать на достаточно полный учёт многих факторов. А потому в целях фокусирования внимания сугубо на вопросе революционности произошедших в раннее новое время изменений, сравнение и разбор чисел, предлагаемых различными авторами, в данном обзоре оставим за рамками.

Швейцарцы...

Для понимания революционности нововведений в тактике в начале 16 века для начала важно понять, насколько характер боя изменился по сравнению с предыдущими эпохами. И тут сразу заставляем скакуна своих мыслей перескочить через первую волчью яму исторической мифологии. Яма эта именуется «Упадок военного дела в Средневековье», и первые лопаты на её выкапывании сломали как раз те гуманисты Ренессанса, которые весь промежуток между упадком античного военного дела и своим временем рассматривали как время суматошных драк без смысла, красоты и искусства. Затем это подхватили последующие историки, для которых средневековые войны фактически были исключительно поединками рыцарей. Рыцари описывались как неизменное с 11 века благородное сословие, никакой особенной эволюции в их modus operandi на поле боя якобы не было, а стоящей упоминания пехоты как будто вообще не существовало. Зато если в какой-то средневековой битве участие пехоты было настолько значительно, что не заметить её было невозможно, битву объявляли символом конца рыцарской конницы (и феодализма с нею заодно). Со временем таких символов накопилось чуть ли не с десяток, а проклятое рыцарство в промежутках между сокрушительными поражениями продолжало здравствовать, пока его окончательно не прихлопнуло огнестрельное оружие, завершив дело шотландских пик, фламандских гёдендагов и английских стрел.

На фоне такой безрадостной картины, естественно, трудно не закричать «Революция!» при виде испанских терций. Однако, не углубляясь в разбор описанного мифа, отметим главное: никакой закостенелой «средневековой тактики», естественно, не было, а происходила нормальная эволюция оружия и способов его использования, да и европейский социум каждого «среднего века» сильно отличался от социума предыдущего и последующего столетий, напрямую влияя на характер войн. Таким образом, в 15 веке мы видим не ломку традиций, а органичное включение огнестрельного оружия в существующие схемы (в основном - оборонительные). Самой заметной на поле боя оказалась даже не аркебуза, а обычная пехотная пика, оружие древнее и довольно привычное даже для средневековых полководцев. Более того, прославившие пику швейцарцы, как известно, начинали зарабатывать репутацию вообще с алебардами, а уж если о настоящих примерах применения пик пехотой можно спорить, то длиннодревковое оружие как класс уж точно ни для кого не было в новинку. Так что, тактика швейцарцев появилась не благодаря новому вооружению, а скорее благодаря возможности выставлять значительные количества хорошо подготовленной и дисциплинированной пехоты, по моральным качествам превосходящей всех современников. При этом, швейцарские пикинёры всё же не были самодостаточны и для большей эффективности должны были действовать в координации со стрелками и кавалерией.

К началу 16 века пример наиболее эффективной на тот момент тактики давала французская армия, и на ней стоит остановиться, чтобы лучше была понятна суть дальнейшей революции. Выигрышной комбинацией у французов были лучшая в Европе конница и лучшая в Европе пехота, поддержанные лучшей в Европе артиллерией и достаточным количеством стрелков (преимущественно с арбалетами, аркебуз практически не было). Весь бой строился вокруг атаки жандармов, которые наглядно демонстрировали всем желающим, что «рыцарская» кавалерия никуда не делась, а наоборот достигла пика эффективности, с которого её и пикой не столкнуть. Атака сотен этих элитных всадников сминала всё на своём пути, даже плотные построения пикинёров не были от них панацеей (хотя лобовые атаки и обходились жандармам дороговато, потому умные командиры их избегали). Любой, кто хотел победить французов в сражении, должен был в первую очередь решить, а что делать с этой мощной атакой, поскольку она неминуема и неизбежна. А если удастся пережить жандармов, то будет и «вторая часть марлезонского балета» в лице атаки швейцарских наёмников, которые пусть и пешком, но тоже успешно изобразят стадо носорогов. В случае хорошей обороны противника артиллерия всякие вагенбурги могла разметать за считанные минуты.

Минусом такой тактики была цена: даже Франция могла себе позволить только 2-3 тысячи жандармов в сумме (4 тысячи при Луи XI), а например Испания вообще была не в состоянии найти столько мощных коней (там вообще приходилось законы принимать, чтобы каждый владелец мула содержал также и коня для армии, а то на мулах только награбленное добро возить, в бой не поскачешь). Что касается пехоты, то швейцарцев было мало по определению, и стоили они дорого, но заменить их национальными войсками у французов никак не получалось. Так что будущее определённо было за какой-нибудь более дешёвой и легко тиражируемой тактикой, но на начало 16 века все с разной степенью успешности копировали французский подход.

Доспехи жандармов и их коней.

И вот тут на сцене появляется всеми ожидаемый упор на массовый огнестрел, виновником чего принято считать испанского гран-капитана Гонзало де Кордобу. Одни говорят, что имело место гениальное прозрение (которому способствовал пинок под зад в виде битвы при Семинаре), другие утверждают, что Кордоба просто сумел обойтись тем, что было. Главное, что изначальная испанская тактика, отлично работавшая против мавров, против французов оказалась бессильна. Получив на орехи, испанец по старой национальной традиции занялся герильей, в чём весьма преуспел. В 1503 году он всё же был вынужден встретиться с французами в полевом сражении под Чериньолой. Как ни странно, всего за час численно превосходящая французская армия была разбита - и жандармы, и швейцарские пикинёры.

Говорят, что Чериньола стала первой битвой, выигранной благодаря ручному огнестрельному оружию, первым вестником грядущей эпохи «пики и выстрела». Вряд ли так можно сказать с абсолютной уверенностью. Кордоба в первую очередь надеялся победить благодаря французам. Французы не подвели: жандармы трижды атаковали в лоб, внезапно обнаружили, что через выкопанный испанцами ров не перебраться, а затем так же незамысловато попёрли швейцарцы. Вся эта публика так и ломилась вперёд, а стрелки и заранее пристрелянная артиллерия безнаказанно расстреливали их с близкого расстояния, позволяя испанской пехоте легко добивать выживших. Тут уж убойного действия пули и прицельной дальности аркебуз оказалось более чем достаточно, а как только французы дрогнули, контратака испанцев разнесла их в клочья. Однако, в таких условиях, возможно, сработали бы и старые добрые арбалеты, и тут чёрт его знает, так же топтались бы под ливнем болтов жандармы и швейцарцы или сумели бы взять испанцев за... горло. Так что новым в битве при Чериньоле было больше просто массовое использование аркебуз (стрелком был каждый шестой пехотинец, в то время как у других армий были приняты пропорции от 1 к 10 до 1 к 20), а не произведённый ими эффект. Оборона подготовленных позиций была известна европейским полководцам уже много веков, и нередко бывала успешной даже почти без помощи стрелков. Характерного для будущей тактики взаимодействия стрелков и другой пехоты также не наблюдалось - организационно аркебузиры вообще судя по всему были сгруппированы с пушкарями. И, главное, возможности французской тактики не были задействованы полностью, чтоб делать какие-то выводы о её поражении. Если бы вместо атаки началась артиллерийская дуэль, то всё сложилось бы иначе.

После Чериньолы полагается вспомнить Равенну (1512). Битва эта примечательна как раз действиями французской полевой артиллерии, вынудившей испанскую кавалерию убить себя в дезорганизованной атаке. Французская тактическая схема оказалась как всегда эффективной в руках опытного командира. Аркебузиры себя почти никак не показали, зато испанская пехота продемонстрировала две вещи. Во-первых, она показала, как эффективно расправляется с отрядом пикинёров смешанный отряд пикинёров и роделерос - традиционных для Испании пехотинцев со щитом и мечом, способных подлезать под пики и устраивать резню среди неподготовленного к таким выходкам противника. Во-вторых, испанцы и ландскнехты своей гибелью показали, что даже большой и стойкий квадрат пикинёров сам по себе не может выдержать атаки тяжёлой кавалерии.

Совсем уж забавно выглядит традиция считать первой настоящей победой, одержанной благодаря аркебузам и мушкетам, битву при Павии (1525). По своему характеру она была скорее не настоящей битвой, а беспорядочной стычкой, сами участники которой не особенно понимали, что вообще происходит. Лучше всего показала себя в этой битве, как ни странно, опять французская артиллерия. Стрелки же действовали в рассыпном стою, используя деревья, пни и кусты, чтобы затруднить атаку кавалерии. Жандармы в итоге были уничтожены не потому, что натолкнулись на аркебузиров или ландскнехтов с пиками, а потому, что остановились. Франциск I просто не оценил обстановку из-за растительности и тумана, и всего через минуту после того, как он считал себя победителем, король закричал «Что происходит?! Что случилось, мондьё?!» Потеряв импульс атаки, элита Франции стала лёгкой добычей многочисленных пехотинцев, которые стаскивали рыцарей на землю и добивали всем, что под руку попадётся, даже ножами, а аркебузиры стреляли совсем в упор, и зачастую просто упирали жандарму ствол в плохо защищённый доспехами пах. В принципе, тоже черта новой тактики: теперь будет намного больше случаев, когда человек считал себя выигравшим сражение, но назавтра его изрубленное тело будут продавать слугам или родственникам с аукциона, устроенного алчными победителями.

Так что, даже такие знатные рубки не показывают в полной мере, какие изменения происходили в тактике в начале 16 века. Новые подходы применялись в первую очередь в повседневных стычках и при возне вокруг укреплённых пунктов. В результате, если смотреть строго на крупные битвы, то становится совершенно непонятно, как что развилось, и прийти к неверным выводам. Между тем, первые два десятилетия совершенно изменили характер войны, став настоящей военной революцией, на фоне которой вторая половина 16 века - первая половина 17 века выглядят простой эволюцией. Иначе говоря, полководец Итальянских войн чувствовал бы себя как дома в бойнях Средневековья, но быстро освоился бы и в сражениях Тюренна. Именно поэтому я так много внимания уделяю началу 16 века, когда всё менялось по ощущениям современников с небывалой скоростью.

Неизменным оставалось разве что использование кавалерии. Грубо говоря, войску нужно было хотя бы несколько сотен жандармов для решительного удара, а также вдвое большее количество более лёгкой кавалерии. Последняя на поле боя поддерживала атаки тяжёлых всадников и преследовала отступающего противника, но полезнее всего была в контексте всей кампании для разведки, быстрых рейдов и многих других заданий. Несмотря на то, что периодически жандармы могли атаковать в лоб и проломить полностью готовый к нападению квадрат пикинёров, делали это редко: потеря каждого всадника обходилась дороже убитого десятка пехотинцев. Так что к тому времени по сути уже оформилась схема, которая будет в ходу больше двух столетий: кавалерия ставится на флангах и атакует стоящую напротив вражескую кавалерию, после чего выходит во фланг или в тыл занятой рукопашной пехоте, которая уже и устала, и духом не так сильна. Кульминация, эпилог, занавес: победа в кавалерийской стычке практически всегда означала победу в сражении, после чего необходимо было правильно организовать преследование врага. Часто это оказывалось выше сил победителя, и потому многие битвы в результате не приводили к сильным стратегическим последствиям. Ведь основные потери проигравший нёс именно при преследовании, которое могло продолжаться несколько дней, иначе сохранённое ядро армии быстро возвращалось в тонус и в строй.

Именно из-за необходимости противостоять сильной и достаточно многочисленной кавалерии полководцы строили пехоту в крупные квадраты. Современные кабинетные историки одержимы идеей прогресса, и потому исходят из того, что раз в 18 веке возобладал линейный порядок, то в предыдущие века самые правильные построения - это те, которые более всего вытянуты в ширину. Между тем, в 16 веке глубокие построения имели больше преимуществ на практике и потому использовались так широко. Они быстрее передвигались, не разваливаясь при этом, и помогали создавать хороший импульс атаки, на который линии не были способны, а главное - могли выдерживать кавалерийские атаки во фронт и просто атаки с нескольких направлений. Именно плотные построения стойких швейцарцев привели к тому, что битва при Мариньяно длилась чуть ли не сутки и стоила французам довольно дорого: жандармы и артиллерия так и не смогли сломать пехоту противника, и исход решило прибытие кондотьерской лёгкой кавалерии в конце боя, когда швейцарцы уже были измотаны. В случае же проигранного сражения квадраты пикинёров имели неплохой шанс спастись, если отходили организованно, что резко уменьшало значение поражения для кампании. Кроме того, в 16 веке квадраты уже сильно уменьшились в размере по сравнению с огромными «баталиями» швейцарцев и ландскнехтов, поскольку фронтальная безудержная атака больше не входила в обязанности пикинёров (кроме швейцарцев никто не использовал пики как первое и основное оружие нападения, а сами швейцарцы после битвы при Бикокке растеряли былой пыл). Они атаковали осторожно и хладнокровно, в идеале - уже расстроенного артиллерийским и аркебузным огнём противника. Впрочем, построения лучше обсудить отдельно в следующий раз.

Итак, в первые десятилетия 16 века, хотя особенных технических инноваций не произошло, и сами солдаты остались прежними по составу, тактика изменилась в сторону большей сбалансированности между «родами войск», среди которых кроме пехоты стали отдельно выделять и группировать стрелков из огнестрельного оружия. Исход сражения решало грамотное взаимодействие пикинёров со стрелками, всадниками и артиллерией, а перетягивание кем-то из них одеяла на себя кончалось фатально. Гармония этой тактической схемы была хрупкой, и одна ошибка могла привести к полному кражу и скорому разгрому.

Испанские солдаты: роделеро, мушкетёр, пикинёр.

Тем элементом, который выглядит действительно новым по сравнению с прежней тактикой стало резкое обращение к ручному огнестрельному оружию. При этом многочисленность аркебузиров к началу 16 века была необычна только в полевом сражении, а в мелких стычках (составлявших основное занятие солдат на войне) и особенно при осадах их уже использовали довольно активно. Практически каждый приличный город в Италии и Германии мог похвастать внушительным арсеналом стволов, а мирные жители с удовольствием использовали их не только для отражения неприятеля, но и для охоты. Соответственно, скорее всего именно повсеместная доступность аркебуз и аркебузиров стала причиной их количества в армии Гонзало де Кордоба, вербовавшего умелых людей для своей партизанщины. О какой-либо муштре стрелков перед битвой при Чериньоле в то время тоже не говорится, но судя по всему, они уже сами знали, за какой конец ружья браться, и поражение французского командира сразу тремя пулями вряд ли было случайностью.

Роль аркебуз в это время постепенно выросла до той степени, что всё чаще это пикинёры поддерживали и страховали действия стрелков, а не наоборот, хотя конкретные примеры меняющегося отношения к пикам тут привести трудно. Пропорция стрелков в испанской армии дошла до 1 к 4, а иногда (в рейдовых отрядах) и до 1 к 2 рукопашникам. В 1520-е годы стрелков стало уже совсем много. Например, в 1521 году в 40 000 армии Просперо Колонны в Милане было 9 000 испанских аркебузиров. В 1527 году в 29 000 армии герцога Урбино насчитали 10 000 итальянских аркебузиров. Эти цифры, конечно, несколько сомнительны, но общую тенденцию показывают. В немецких и швейцарских отрядах процент стрелков вырос незначительно, а французы принципиально предпочитали арбалеты, так что в их армии огнестрела очень долго не хватало.

Тем не менее, пока что размахивание холодным оружием оставалось более важной частью битвы, чем перестрелка. Именно поэтому швейцарцы экспериментировали с длиной пик, увеличив её с 10 до 18 футов, а испанцы нашли выигрышную комбинацию пикинёров с традиционными для Иберии роделерос (есть даже теория, что в будущем название «терция» произошло от деления их равные доли пикинёров, роделерос и стрелков). Кстати, ещё больше роделерос оказались полезны конкистадорам, которым пикинёры были вообще не нужны. Исчезновение роделерос в будущие десятилетия европейских войн можно считать сигналом очередного изменения роли огнестрельного оружия.

Между 1510 и 1520 годами в испанской армии появились мушкетёры. Их тяжёлое оружие, опиравшееся на вилку, било чуть ли не вдвое дальше и сильнее, а потому мушкетёры тактически играли как роль застрельщиков (а-ля будущая лёгкая пехота с винтовками), так и роль абсолютного вундерваффе против атак тяжёлой кавалерии. От огня аркебуз на 50-100 метрах ещё могли спасти редкие по качеству и очень дорогие доспехи, но мушкетная пуля даже на дистанции в сотню метров пробивала абсолютно всё, кроме специальных кирас, которые появятся уже позже, в середине 16 века, такие толстые и тяжёлые, что от остальных элементов защиты придётся постепенно отказываться. Проблему мушкета составлял только вес, из-за которого мушкетёрами могли быть лишь самые здоровенные парни, а таковых никогда на всех не хватало.

Что же до точности, то как раз на неё в то время и делали упор, не гонясь за скорострельностью, и потому не случаен рост числа военачальников, убитых из аркебуз, по сравнению с числом убитых ранее из луков и арбалетов. В среднем от стрелка ожидали хотя бы одного выстрела в минуту, компенсируя время перезарядки сменой шеренг и увеличением количества солдат. Аркебузирам нередко приказывали ждать приближения врага метров до 50 (точность позволяла стрелять и дальше, но надо же было и доспехи пробивать), а мушкетёры могли стрелять на сотню метров и более. Если же стрелки принадлежали к атакующей, а не защищающейся армии, они действовали более смело и на большие дистанции.

Много интересных приёмов использования стрелков из аркебуз и мушкетов можно найти в описаниях мелких стычек и осад. Прочувствовать мощь новых стволов они дают больше сухих (и оторванных от жизни) цифр в справочниках. Например, нередки были случаи достаточного эффективного поражения отрядов врага на другом берегу реки шириной метров в 200-300, а также примеры снайперских попаданий в офицеров на стенах осаждаемого города или наоборот - со стен по разгуливающим далеко за внешним краем рва.

Интересны сообщения о том, как испанские и немецкие аркебузиры уже в 1510-е годы умели стрелять пошереножно: отстрелявшись, ряд или вставал на колено, или отходил назад. Так удавалось особенно эффективно отбивать атаки кавалерии, например есть случай при Ребекко в 1521 году, когда четыре шеренги аркебузиров сделали по залпу с близкого расстояния, и уничтожили практически все четыре первые ряда скачущих на них жандармов, после чего остальные прекратили атаку.

Штурм Брешии в 1512 году показывает хорошее взаимодействие со стрелками: 500 спешившихся жандармов присели, аркебузиры сделали общий залп, и тогда сквозь клубы дыма французские рыцари и пехотинцы ринулись в пролом, где пули основательно проредили встречающую гостей партию. В том же году при осаде Болоньи испано-папистская армия использовала частую стрельбу аркебузиров для прикрытия выдвижения пушек ближе к стенам города. Когда удавалось застигнуть врага врасплох, аркебузиров использовали и как штурмовые отряды (Милан 1521, Лоди 1522).

В 1521 году, когда французы решили помешать испанцам переправиться через реку Адду, отряд испанских аркебузиров выдвинулся вперёд и начал сшибать из сёдел французских жандармов, при этом будучи вне прицельной дальности гасконских арбалетчиков. В результате испанцы успели подтянуть пехоту и закрепились на чужом берегу.

Битвы 1528 года при Неаполе и при Ландриано стали благодаря аркебузирам «Чёрного отряда» примером уже совсем прогрессивного взаимодействия стрелков с защищающими их пикинёрами и кавалерией.

С первых же лет 16 века в Италии вошло в моду сажать на круп ко всадникам аркебузиров, и они оказывались очень полезны во время рейдов, а затем появились и отдельные отряды конных аркебузиров. Им давали дешёвых лошадей, не подходящих обычной кавалерии, и получали мобильные отряды, которые легко могли добавить огонька в нужное место битвы или устроить неожиданный налёт на походную колонну (естественно, для стрельбы они спешивались). Особенно это любил знаменитый кондотьер Джованни деи Медичи, командовавший отрядом «Чёрных повязок». В 1524 его и испанские конные аркебузиры чуть ли не в одиночку выиграли битву при Сесии - которая несмотря на название была на самом деле просто атакой отступающего войска французов. Небольшие отряды жандармов просто расстреливались на подходе, от больших аркебузиры уезжали, предварительно нанеся серьёзный урон, а контр-атакующих швейцарских пикинёров окружили и уничтожили. Именно Сесию скорее можно считать первым настоящим триумфом аркебузы, чем Бикокку. Тем более, что именно там пули аркебузиров нашли шевалье де Байарда, того самого «рыцаря без страха и упрёка» (в свою очередь Байард был из тех, кто любил казнить захваченных в плен аркебузиров).

Ландскнехты из «Чёрного отряда».

В заключение отмечу, что вряд ли имеет смысл говорить о том, когда именно было первое массовое использование аркебузы в тактике сражений в укреплённой позиции или в чистом поле, хотя многие авторы прямо-таки одержимы в поиске, куда бы навесить соответствующий ярлык. Всегда находится что-то «первее». Происходило просто постепенное увеличение масштаба стычек, в которых огнестрельное оружие оказывалось залогом победы, и опыт предыдущих стычек использовался на более широком уровне. Кроме того, пока что тактика использования аркебузиров была на зачаточном уровне и зависела от спонтанной смекалки или внезапного озарения полководца. По-настоящему оформится система «пики и выстрела» только во второй половине 16 века, после чего будет очень незначительно меняться вплоть до появления линейной тактики. Поскольку этот текст и так разросся до неприличных размеров, тут я поставлю точку и продолжу краткий обзор военной революции в тактике в следующий раз. Тогда уж найдётся место и терциям, и голландцам, и 30-летней войне, и английской гражданской, и даже мсье де Тюренну. Как говорится, «Спокойно, парни! Вас ждёт Вторая Серия!» (с) Мистер Секонд.

РЕВОЛЮЦИЯ В ВОЕННОМ ДЕЛЕ

В.СЛИПЧЕНКО,
доктор военных наук, профессор

В военной и политической публицистике можно встретить очень часто употребляемое понятие "революция в военном деле". Поскольку нет строго научного определения этой категории, то ее толкование обычно связывают с появлением практически любого нового вида оружия: автомата, танка, самолета, проекта корабля, датчика космического базирования и т.п. Но на самом деле, речь здесь не может идти ни о какой революции, так как не всякое новое оружие революционизирует военное дело.

Революция предполагает коренной переворот, резкий скачкообразный переход от одного качественного состояния к другому. Появление даже самого новейшего оружия, военной техники очень редко приводило к коренному изменению форм и способов вооруженной борьбы и ведения войны в целом. В лучшем случае новое оружие могло привести к изменению тактики или, что уж очень редко, оперативного искусства. В данной статье это весьма важное для науки и практики понятие "революция в военном деле" впервые рассматривается со строгих позиций изменения войны в целом .

1. Первая революция в военном деле произошла тогда, когда для военного противоборства вместо камней и палок воины стали применять специально изготовленные копья, мечи, луки, стрелы, а также доспехи. Три с половиной тысячи лет из общих пяти тысяч лет существования цивилизации на нашей планете шли контактные войны первого поколения в виде рукопашного противоборства с применением холодного оружия . Безусловно, за этот большой период времени многократно менялось само оружие: из более прочных материалов изготавливались мечи, кольчуги, шлемы, но многочисленные войны не меняли качественного состояния вооружения и продолжали вестись способами первого поколения.

2. Только в XII-XIII вв. первое поколение войн уступило место войнам второго поколения . Вторая революция в военном деле была связана с изобретением пороха , а с ним - огнестрельного оружия : винтовок, пистолетов, пушек. Произошел резкий, коренной переход от одних войн к другим. Войны второго поколения также были контактными, но велись уже совершенно иначе, чем в первом поколении. Поражение противника могло осуществляться на некоторой дистанции. Войны второго поколения просуществовали порядка 500 лет.

3. Примерно 200 лет назад научно-технический прогресс способствовал изобретению нарезного оружия . Оружие стало более точным при поражении целей, более дальнобойным, многозарядным и разнокалиберным. Это привело к очередной третьей революции в военном деле и появлению контактных войн третьего поколения , которые приобрели окопный характер, оперативные масштабы и требовали большого количества живой силы, владеющей этим оружием.

4. Более 100 лет назад снова произошла очередная четвертая революция в военном деле. Она была связана с изобретением автоматического оружия , которое стали устанавливать на танках, самолетах, кораблях. Контактные войны четвертого поколения приобрели стратегический размах, и для их ведения также требовалось очень много живой силы, оружия и военной техники. Войны четвертого поколения продолжаются и сейчас.

5. В 1945 г. произошла пятая революция в военном деле. Она привела к появлению ядерного оружия , а с ним и возможности бесконтактной ракетно-ядерной войны пятого поколения . Сейчас ряд ядерных стран находятся в постоянной высокой готовности к такой войне. Однако есть надежда, что ядерное оружие не будет применено в будущих войнах, так как с его помощью нельзя добиться никаких целей.

6. В последнее десятилетие прошлого века началась очередная шестая революция в военном деле. Она связана с появлением высокоточного оружия , а с ним и бесконтактных войн совершенно нового шестого поколения . Бесконтактные войны характеризуются тем, что нападающая сторона с помощью длительных массированных ударов может лишить экономики любого противника, в любом регионе нашей планеты. Возможность безнаказанно убивать других, но не умирать самим, безусловно, станет мощным дестабилизирующим фактором в мире.

Таким образом, революция в военном деле - это такие коренные и качественные изменения, происходящие под влиянием научно-технического прогресса в средствах вооруженной борьбы, которые в корне меняют строительство и подготовку вооруженных сил, способы ведения военных действий и войны в целом.

Начиная с четвертого поколения, революция в военном деле проявляется, прежде всего, через стратегию ведения войны как главную составную часть военного искусства. Первые три поколения войн проявлялись в основном через тактику и оперативное искусство ведения войны.

Как ни парадоксально, но стратегия фактически нужна для исправления политических ошибок и промахов, для расплаты за грехи политиков. Если в современных войнах стратегия ведения войны не меняется, а меняются только оперативное искусство или тактика, то нельзя считать, что произошли коренные изменения и совершилась революция в военном деле. Скорее всего, речь идет лишь о результатах научно-технического прогресса или военно-технической революции.

Так, применение впервые в мире реактивной авиации в войне в Корее 50 лет назад привело к изменению формы борьбы за господство в воздухе, но это не изменило стратегии войны в целом. В войне во Вьетнаме впервые в массовом количестве применялись боевые вертолеты, что привело к изменению общевойскового боя - он приобрел воздушно-наземный характер, но опять же характер этой войны не изменился, и обе эти войны не вышли за пределы четвертого поколения. В 80-е годы прошлого века в войнах на Ближнем Востоке были проведены экспериментальные пуски высокоточного оружия, однако и здесь характер войны также не менялся.

Но в войне в Югославии в 1999 г. изменился характер войны в целом. Она проведена в основном бесконтактным способом, что достаточно убедительно свидетельствует о начале шестой революции в военном деле в США, хотя есть и те, кто по различным причинам не хотел бы этого замечать.

Сейчас в мире идет непрерывный процесс военно-технических революционных преобразований в военном деле, и несмотря на то, что в ряде стран он весьма существенен, его результаты пока еще далеко не всем, даже из наиболее развитых стран, удалось распространить на область стратегии. Для этого потребуется не менее 10 лет. Это означает, что сейчас еще нет стран, в полной мере подготовленных к войнам очередного, шестого поколения.

На подготовку вооруженных сил многих экономически слабых ядерных и безъядерных стран к войнам нового поколения нет и еще очень долго не будет средств. В начале XXI в. государства не будут в полной мере способны вести вооруженную борьбу в формах и способах войн шестого поколения. И совершенно ясно, что все принимаемые меры в отстающих в военном развитии ядерных странах, наверняка, будут связаны только с повышением ставки на ядерное оружие. Здесь следует ожидать дальнейшей модернизации ракетно-ядерного оружия, а также ужесточения в военных доктринах положения об отказе от принципов неприменения ядерного оружия первыми.

Очередная шестая революция в военном деле тесно связана с дальнейшим освоением военного космоса, компьютеризацией, применением сверхскоростных переключателей схем, искусственного интеллекта, лазеров, микроволн, элементарных частиц. Передовые технологии уже сейчас позволяют создавать практически новое, не имеющее аналогов оружие космического базирования, которое будет способствовать изменению характера вооруженной борьбы и войн в целом. Может произойти не только расширение количества стран, использующих военный космос, но предвидятся и запретительные действия со стороны некоторых стран - лидеров в космосе. Весьма вероятны военные действия в космосе с целью беспрепятственного создания масштабной космической инфраструктуры для обеспечения ведения бесконтактных войн.

Здесь не исключена опасность, связанная с тем, что могут быть быстро утеряны преимущества, достигнутые до этого на количественном уровне соотношения сил и средств, созданные для прошлых четвертого и пятого поколений войн с учетом всех ограничений и сокращений войск и вооружений. Это сразу же обнажит беспомощность государств, отставших на поколение войн, немедленно дестабилизирует международную и стратегическую обстановку.

Способность стран, подготовленных к новому шестому поколению войн, наносить внезапные массированные, длительные по времени, высокоточные стратегические удары на любую дальность и по любому противнику на нашей планете уменьшает значение фактора передового базирования и снимает необходимость постоянного присутствия военных сил. Но одновременно значительно возрастут трудности разграничения и распознания ядерных и обычных систем оружия и средств доставки в цели, что, несомненно, повысит риск санкционированного применения ядерного оружия.

Шестая революция в военном деле опасна, прежде всего, тем, что мировое сообщество на нашей планете будет неизбежно расколото на тех, кто отрывается от остальных на поколение войн и тех, кто остается в прошлых четвертом и пятом поколениях. Следует ожидать большого сопротивления ядерных стран, отставших на поколение войн в сокращении и ликвидации ядерных вооружений. Может проявиться стремление неядерных стран стать ядерными.

Сейчас все международные договорные соглашения заключены вокруг обычного оружия четвертого поколения войн и ядерного оружия пятого поколения войн. Но совершенно нет соглашений, связанных с высокоточным оружием и бесконтактными способами его применения. Это оружие может разрушить всю существующую договорную базу. ООН уже должна вырабатывать индивидуальные и совместные инструменты раннего предупреждения раскола мирового сообщества для глобального контроля всех процессов, связанных с очередной революцией в военном деле. Вполне наступило время осуществления "революции в деле разоружения".

УДК 355/359

ВОЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯХШ-Ш ВВ. И ЕЕ ИЗУЧЕНИЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ И РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫХХ - НАЧАЛАХХ1 ВВ.1

В.В. ПЕНСКОЙ

Белгородский Государственный университет, [email protected]

На протяжении долгого времени изучение военного дела как составной части культуры человеческого общества, оставалось на периферии интересов профессиональных зарубежных и в особенности отечественных историков. Это мешало им оценить действительное влияние развития военного дела на эволюцию государства и общества, ход которой особенно ускорился на рубеже позднего Средневековья - раннего Нового времени. Широкое распространение огнестрельного оружия привело к перевороту в военном деле. Это повлекло за собой серьезные перемены в политическом, экономическом, социальном устройстве сначала западноевропейского общества, а затем и его соседей. Термин «военная революция» для обозначения этого переворота был введен британским историком М. Робертсом в 1955 г. С тех пор концепция «военной революции» заняло прочное место в западноевропейской и американской историографии, обретя как своих сторонников, так и противников. Дискуссия вокруг этого исторического феномена способствовала привлечению внимания к проблеме изучения войны как феномена культуры. В статье отражены основные аспекты изучения концепции военной революции и нынешнее состояние проблемы как в зарубежной, так и в отечественной историографии.

Ключевые слова: Европа и Россия в раннем Новом времени, военная революция, отечественная и западная историография о проблемах развития военного дела в раннем Новом времени.

Война и военное дело в истории человеческого общества занимают большое место. Классическая политическая история предстает перед нами как вереница войн, прерываемых короткими периодами мира, использовавшимися обычно для подготовки к новой войне.

Значение войны велико. Она не только служит мерилом прочности и отдельного человека, и целого социума, но и, как это ни парадоксально, часто выступала одним из важнейших двигателей политического и социально-экономического прогресса. Почему? Ответом на этот вопрос может служить классическое определение войны, данное прусским военным теоретиком К. Клаузевицем: «...Война есть...подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами»2. Армия всегда выступала как один из важнейших инструментов правящей элиты общества по реализации своих политических замыслов. Успех же их выполнения прямо зависел от уровня развития военного дела. Стремление не отстать от возможных противников неизбежно стимулировало прогресс в этой сфере, немыслимый без поступательного движения вперед и в остальных областях жизни государства и общества. Необходимость соответствовать последним требованиям в военной сфере неизбежно влекла за собой перемены в политическом и социально-экономическом строе социума. Особенно быстро развивалось военное дело в переломные моменты истории.

Период с середины XV по XVIII вв. в этом отношении является одним из наиболее показательных. На мировой сцене сменилось главное действующее лицо. Лидировавший до этого Восток превратился в отстающий, стагнирующий регион, который рассматривался новым мировым лидером, Западом, как объект разрешения своих проблем. Завоеванное европейцами военное превосходство способствовало, по замечанию

1 Статья подготовлена при поддержке при поддержке гранта Президента Российской Федерации для государственной поддержки молодых российских ученых МД-1685.2005.6 и внутривузовского гранта БелГУ 2007 г. ВКГ 1281-07.

2 Клаузевиц К. фон. О войне. Т. 1. М. СПб., 2002. С.47.

американского историка У. Мак-Нила, «смыканию всепланетной ойкумены», в результате чего «мировая история получила новую размерность».3 Активизировавшиеся связи между континентами и народами содействовали более интенсивному, нежели ранее, трансферту информации, и обострению межгосударственной конкуренции. Это способствовало развитию экономики, науки и техники в западном мире, что дало в руки европейским политикам и военным необходимые средства для поддержания необходимого уровня военной мощи для защиты своих глобальных интересов. Стремление сохранить достигнутое военное превосходство стимулировало дальнейшее развитие военных технологий и военный мысли.

Серьезные изменения в тактике и стратегии европейских армий, вызванные внедрением огнестрельного оружия, были отмечены европейскими учеными и специалистами достаточно давно, еще в конце XV - начале XVI вв. Однако термин «Военная революция» применительно к этим переменам ввел в научный оборот в 1955 г. английский историк М. Робертс4. По словам другого британского историка, Дж. Паркера, он выдвинул идею в высшей степени «оригинальную, важную и несомненно своеобразную для изучения развития искусства войны в постренессансной Европе»5.

Суть идеи Робертса в следующем: на исходе Средневековья в военном деле Европы произошли серьезные перемены, заслуживающие того, что назвать их «военной революцией». «Эта революция, когда она завершилась, оказала глубокое влияние на общее генеральный курс европейской истории. Это событие стало своего рода водоразделом между средневековым миром и миром современным»6. Анализируя сущность произошедших в военном деле Западной Европы между 1560 и 1660 гг. перемен, М. Робертс указывал, что этот переворот «.являлся еще одной попыткой разрешить постоянную проблему тактики - как соединить метательное оружие и рукопашную схватку, как объединить ударную мощь, подвижность и защитную силу». В конечном итоге он привел к рождению новой, линейной тактики7. Изменения в тактике, повлекли в свою очередь, рост требований к дисциплине и качеству обучения солдат и офицеров: «Армия перестала быть швейцарской грубой массой или средневековым обществом агрессивных одиночек-профессионалов; она стала хорошо устроенным организмом, каждая часть которого повиновалась импульсам, спускавшимся сверху.»8. Прежние наемные армии, «покупаемые» на время кампании, были заменены армиями постоянными. Как следствие, ведение войны было монополизировано государством, ибо только оно «.могло мобилизовать необходимые административные, технические и финансовые ресурсы, требуемые для крупномасштабных военных действий...». Монополизация права ведения войны государством выразилась прежде всего в появлении «.новых административных методов и стандартов; новой администрации, с самого начала королевской, централизованной.»9.

Новая война способствовала резкому возрастанию военных расходов. Пытаясь разрешить эту проблему, монархи Европы в конечном итоге пришли к мысли о необходимости получить свободу от сословно-представительных учреждений в финансовых вопросах. В каком-то смысле они нашли понимание у самого общества, которое согласилось пожертвовать прежними средневековыми «вольностями» в обмен на безопасность, предоставляемую постоянной армией, находившейся под жестким контролем сильной королевской власти10.

Но и это еще не все. М. Робертс также предположил, что внедрение в военную практику Европы огнестрельного оружия и его широкое распространение привело к радикальным переменам в жизни Европы, которые изменили ее лицо и заложили основы современного европейского общества и одолевающих его проблем11.

3 Мак-Нил У. Восхождение Запада. Киев - М., 2004. С.741, 747.

4 Roberts M. The Military Revolution, 1560-1660 // Roberts M. Essays in Swedish History. L., 1967. P.195-225.

5 Parker G. The “Military Revolution,” 1560-1660 - a Myth? // The Journal of Modern History. Vol. 48. № 2 (June 1976). P.195.

7 Ibidem. P.196.

8 Ibidem. P.198.

9 Ibidem. P.205.

10 Ibidem. P.207-208.

11 Ibidem. P.213, 218.

Выдвинутая М. Робертсом идея вызвала большой интерес и легла в основу многих исторических исследований 60-х - начала 70-х гг. XX вв., посвященных истории Западной Европы XIV - XVIII вв.12 «В течение нескольких лет в известной степени туманная концепция военной революции, - по словам американцев Б. Хэлла и К. ДеВриса, - стала новой ортодоксией в истории Европы на заре Нового времени»13. Сам М. Робертс писал в 1995 г. Дж. Паркеру, что не ожидал такого эффекта от обычной лекции в провинциальном университете и не мог даже надеяться, что ему удастся внести в историческую науку нечто новое14.

Однако первая увлеченность новой концепцией прошла к середине 70-х гг. ХХ в. К этому времени выросло новое поколение историков, появились новые идеи, накопились новые материалы, требовавшие осмысления и интерпретации. Стало очевидным, что гипотеза Робертса нуждается в корректировке.

Начало этому процессу положил английский историк Дж. Паркер своей программной статьей «Военная революция» 1560-1660 - миф?». В ней Дж. Паркер, согласившись с четырьмя ключевыми, по его мнению, тезисами Робертса о военной революции, задался вопросом: «Могут ли эти утверждения быть изменены в современных условиях?»15.

Ответ на него был утвердительным. Во-первых, по мнению Дж. Паркера, 1560 г., выбранный Робертсом в качестве отправной точки военной революции, не совсем удачен, так как признаки, присущие армиям Нового времени, можно найти уже в кондоттах ренессансной Италии. Вместе с тем военная революция не закончилась и в 1660 г. Поэтому Дж. Паркер предложил расширить ее временные рамки с 1530 по 1710 гг. Во-вторых, Паркер, признавая революционность вклада, сделанного Морицем Оранским и Густавом-Адольфом в развитие западноевропейского военного дела, подчеркнул необходимость отдать должное их предшественникам - к примеру, испанским военными теоретикам и практикам XVI в. Кроме того, он обратил внимание на целый ряд военнотехнических новшеств, оказавших значительное влияние на развитие военного дела в XVI в., и, прежде всего, на новую систему фортификации, trace italienne16.

Свое видение проблемы военной революции, конспективно изложенное в этой статье, Паркер развил в фундаментальной монографии «The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500-1800»17 и в серии отдельных статей18. Он обстоятельно изложил все доводы «за», при этом придав большую стройность и определенность концепции М. Робертса. Предложенная Паркером новая трактовка концепции Робертса в сжатом виде может быть представлена так: «Трансформация военного дела в Европе на заре Нового времени включала в себя три основных компонента - широкое использование огнестрельного оружия, распространение новых систем фортификации и рост численности армий.»19. Эти три инновации повлекли за собой все остальные новшества - сперва в военном деле, а затем и в политическом, социальном, экономическом и культурном устройстве западноевропейского общества. В таком виде обновленная концепция военной революции привлекла к себе многих молодых историков20.

12 См., например: Bean R. War and Birth of the Nation State // The Journal of Economic History. Vol. 33. № 1 (Mar., 1973). Р. 203-221; Clark G. War and Society in the Seventeenth Century. Cambridge, 1958; Howard M. War in European History. L 1976; McNeill W. The Rise of the West. A History of Human Community. Chicago, 1963 (русский перевод: Мак-НилУ. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. Киев - М., 2004) и др.

13 Hall B.S., DeVries K.R. The Military Revolution Revisited // Technology and Culture. № 31.1990.

14 Parker G. The “Military Revolution” 1955-2005: from Belfast to Barcelona and the Hague // The Journal of Military History 69 (January 2005). P.209.

15 Parker G. The “Military Revolution,” 1560-1660 - a Myth? // The Journal of Modern History. Vol. 48. № 2 (June 1976). P.197.

16 Ibid. P.198-199, 203-204, 223.

17 Parker G. The Military Revolution. Militaryinnovation andthe Rise of the West, 1500-1800. Cambridge, 1988.

18 См., например: Parker G. The “Military Revolution” 1955-2005: from Belfast to Barcelona and the Hague // The Journal of Military History. № 69 (January 2005). Р.205-209.

19 Parker G. The Military Revolution. Military innovation and the Rise of the West, 1500-1800. Cambridge, 1988. Р.43.

20 См., например: Childs J. The Military Revolution I: The Transition to Modern Warfare // The Oxford Illustrated History of Modern War. Oxford, 1997. P.19-34; Croxton D. A Territorial Imperative? The Military Revolution,

Выступление британского историка в защиту концепции Робертса послужило началом новой оживленной дискуссии вокруг этой проблемы. С неослабевающей силой она продолжается и сегодня, захватывая все новые и новые аспекты перемен в военном деле XV - XVIII вв.21. В том, что внедрение огнестрельного оружия в повседневную военную практику Запада (а затем и Востока) имело весьма и весьма серьезные последствия - с этим согласны все. Однако мнения историков расходятся по нескольким основным пунктам: являлись ли эти перемены действительно революционными, каков их временной и пространственный охват и в чем заключались их последствия как для истории Европы, так и для всего мира.

Противники Робертса и Паркера считают, что для описания характера этих перемен термин «революция» не подходит из-за их растянутости во времени и очевидного «размывания» первоначально стройной и логичной идеи. Они скорее являются сторонниками постепенного изменения западноевропейского военного дела в рассматриваемый период. Так, Дж. Хэйл предложил использовать для описания процессов эволюции военного дела в позднем Средневековье и в начале Нового времени термин «военная эволюция», поскольку, по его мнению, процесс перемен в военной сфере оказался слишком растянут во времени22. Другой «эволюционист», Дж. Линн, выдвинул оригинальную гипотезу поэтапного развития европейского военного дела от эпохи Средневековья до наших дней23.

Анализируя развитие европейского военного дела в это время, он отмечал, что для изучения особенностей военного строительства намного более важным представляется исследование таких аспектов, как способы комплектования вооруженных сил, их организация, проблемы мотивации и морального духа, состояние командования, формы оплаты военнослужащих и отношения армии к обществу и власти24. Технологические и тактические новшества, на которые делают упор сторонники военной революции, на взгляд Линна, конечно же важны, но по отношению к названным выше аспектам второстепенны25. Не стоит преувеличивать, по его мнению, и роль Морица Оранского и Густава Адольфа как родоначальников новой тактики. Как указывал историк, армия Генриха IV французского раньше и независимо от голландцев и шведов стала использовать элементы линейной тактики26.

Strategy and Peacemaking in the Thirty Year War // War in History. 1998. №5 (3). P.253-279; DeVries K. Gunpowder Weaponry and the Rise of the Early Modern State // War in History. 1998. №5 (2). P.127-145; Palmer M.A.J. The “Military Revolution” Afloat: the Era Anglo-Dutch Wars and the Transition to Modern Warfare at Sea // War in History. 1997. №4 (2). P.123-149; Roy K. Military Synthesis in South Asia: Armies, Warfare and Indian Society c. 17401849 // The Journal of Military History. Vol. 69. (July, 2005). Р.651-690; Wood J.B. The King’s Army. Warfare, soldiers and society during the Wars of Religion in France, 1562-1576. Cambridge, 1996 и др.

21 Обзор основных направлений развития западной исторической мысли в этом вопросе см.: Frost R.J. The Polish-Lithuanien Commonwealth and the “Military Revolution” // Poland and Europe: Historical Dimensions. Vol 1. Selected Essays from the Fiftieth Anniversary International Congress of the Polish Institute of Arts and Sciences of America. N.Y., 1993. P.19-23; Lynn JA. Review Essay: Clio in Arms: the Role of the Military Variable in Shaping History // The Journal of Military History. Vol.55. №1 (Jan., 1991). P.83-95; Parrott D. The Constraints on Power: Recent Works on Early Modern European History // European History Quaterly. 1990. Vol. 20. P.101-108; Rogers C.J. The Military Revolution in History and Historiography // The Military Revolution Debate. Boulder-Oxford, 1995. P.3-7 и др.

22 Hale J.R. War and Society in Renaissance Europe, 1450-1620. N.-Y., 1985. Р.46.

23 Lynn JA. The Evolution of Army Style in the Modern West, 800-2000 // The International History Review. - XVIII. №3 (Aug., 1996). Р.509.

24 В этом с ним солидарен и Г. Ротенберг, отмечавшим чрезвычайную важность введения в новых армиях жесткой дисциплины и регулярной муштры (См.: Rothenberg G. Maurice of Nassau, Gustavus Adolphus, Raimondo Montecucoli, and the «Military Revolution» of the Seventeenth Century // Makers of Modern Strategy from Machiavelli to the Nuclear Age. Princeton, 1986. Р.35).

25 Lynn J. The Trace Italienne and the Growth of Armies: The French Case // The Journal of Military History. Vol. 55. №3 (Jul., 1991). Р.323.

26 Lynn JA. Tactical Evolution in the French Army. 1560-1660 // French Historical Studies. Vol. 14. Issue 2 (Autumn, 1985). Р.176-191. И Дж. Линн не одинок в этом мнении. Так, английский историк Р. Бржезинский полагает, что Густав-Адольф король больше заслуживает внимания как государственный и политический деятель, нежели как полководец и военный реформатор,

Правда, стоит отметить, что такой радикализм не встретил поддержки среди основной массы специалистов. Однако он способствовал дальнейшему «размыванию» временных и территориальных рамок военной революции27. Так, по мнению К. Роджерса, с XIV по XVII вв., европейское военное дело пережило четыре военных революции: «пехотную», «артиллерийскую», «артиллерийско-крепостную» и собственно «военную»28. Кроме того, по мнению многих историков, рассматривая эту проблему, не стоит замыкаться только европейскими рамками, а необходимо изучить изменения в военном деле в других регионах мира, имевших место в это же время, а также их взаи-мовлияние29. Некоторые же, как, например, М. Прествич, и вовсе полагают, в чем-то смыкаясь с «эволюционистами», что военная революция XV-XVШ вв. стала естественным продолжением средневековой военной революции конца XII - 40-х гг. XIV вв.30

Спорным и неоднозначным выглядит, по мнению ряда современных историков, и вопрос о степени влияния перемен в военной сфере на заре Нового времени на политическое и социальное устройство европейских государств. Если с точки зрения сторонников военной революции необходимость создания сильных и многочисленных постоянных армий стимулировало процессы становления сильной власти и рождение абсолютистских монархий Нового времени, то, к примеру, Н. Хеншелл полагает, что все было с точностью до наоборот31.

Таким образом, можно заключить, что разброс мнений в западной историографии по проблеме военной революции к настоящему времени достаточно велик. Очевидно, что эти разброд и шатание обусловлены тем, что в основу концепции Робертса легли результаты его многолетних изысканий по истории Швеции XVII в.32 Привлечение же материалов из других регионов Западной Европы давало неожиданные результаты, с трудом поддающиеся истолкованию в духе «ортодоксальной» теории военной революции33.

В еще большей степени это относится к периферии Западной Европы. Это касается, к примеру, Османской империи, военное дело которой стало предметом пристального внимания историков относительно34. Однако уже сейчас очевидно, что укрепившееся в западной и отечественной историографии мнение об отсталости и примитивности османского военного дела применительно к рассматриваемому периоду явно ошибочно и османы также вступили на путь военной революции, хотя в силу ряда причин не смогли завершить его35.

славу которых он заслужил только в результате стечения обстоятельств (См: Brzezinski R. The Army of Gustavus Adolfus (2): Cavalry. Oxford, 1993. P.34-35).

27 См., например: Black J. European Warfare 1494-1660 and the Military Revolution II History Review. March 2003. P.47-52; The Medieval Military Revolution: State, Society and Military Change in Medieval and early Modern Europe. L., 1998 и др.

28 Rogers C.J. The Military Revolution of the Hundred Years’ War II The Journal of the Military History. Vol. 57. №2 (Apr., 1993). P.276.

29 Childs J. The Military Revolution I: The Transition to Modern Warfare II The Oxford Illustrated History of Modern War. Oxford: Oxford University Press, 1997. P.19-34; Black J. European Warfare 1494-1660 and the Military Revolution II History Review. March 2003. P.47-52; Black J. European Warfare 1660-1815. New Hawen-London, 1994 и др.

30 Prestwich M. Armies and Warfare in the Middle Ages. The English Experience. New Haven

& London, 1996. P.345-346.

31 Хеншелл Н. Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003. С.10-11, 228-240.

32 Roberts M. From Oxenstierna to Charles XII. Four Studies. Cambridge, 1991; Roberts M. The Swedish Imperial Experience 1560-1718. Cambridge, 1979 и др.

33 См., например: Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscowy. Chicago-London, 1971. P.57. В этом плане заслуживают внимания работ британского историка Р. Фроста (См., например: Frost RJ. The Polish-Lithuanien Commonwealth andthe “Military Revolution” II Poland and Europe: Historical Dimensions. Vol. 1. Selected Essays from the Fiftieth Anniversary International Congress of the Polish Institute of Arts and Sciences of America. N.Y., 1993. P.19-47; Frost RJ. The Northern Wars 1558-1721. L. N.-Y., 2000). Признавая в целом существование отдельных признаков военной революции в Речи Посполитой в середине XVI - середине XVII вв., он под черкивал и существенные ее отличия картины от «классических» в этом отношении Швеции и Голландии.

34 См., например: Agoston G. Guns for the Sultan. Military Power and Weapon Industry in the Ottoman Empire. Cambridge, 2005; Murphey R. Ottoman warfare 1500-1700. New Brunswik, 1999 и ряд др.

35 См.: Пенской В.В. Военная революция и развитие военного дела в Османской империи в XV -XVII вв. II Восток (Oriens). Афро-азиатские общества: история и современность. 2007. № 6. С.30-40.

Тоже самое можно сказать и о развитии военного дела в Восточной Европе, прежде всего в России. Вызвано это, по нашему мнению, скорее всего тем, что «rossica non leguntur». Как правило, западные историки, исследуя проблемы развития военного дела в рассматриваемый период на периферии Западной Европы, редко прибегают к документам и тем более к материалам «туземных» архивов и опираются обычно на исследования местных специалистов без стремления как-то иначе интерпретировать приводимые ими сведения. Поэтому их работы носят обычно вторичный характер36. Между тем проблемы изучения истории, к примеру, русского военного дела допетровского времени, никак нельзя полагать в числе приоритетных тем отечественной исторической науки. Серьезные исследования по данной проблеме можно пересчитать буквально на пальцах одной руки и все они вышли достаточно давно37. Советские историки не проявили в свое время большого интереса к проблеме военной революции, что выглядит более чем странным, поскольку многие аспекты, связанные с ней, были достаточно подробно разработаны и дореволюционными отечественными военными ис-ториками38, и одним из основоположников марксизма Ф. Энгельсом39. При этом он не раз использовал для характеристики этих перемен прилагательное «революционный»40. Однако немногие из советских историков, занимавшихся военноисторическими исследованиями, в лучшем случае ограничились лишь описанием перемен в отечественном военном деле в XV - XVIII вв., не вдаваясь в их анализ и уж тем более не замечая бурных дискуссий, развернувшихся вокруг проблемы военной революции в западной исторической науке41. Вызвано это, как нам представляется, это связано с общим пренебрежением отечественной исторической науки к военной истории как «уделу» историков-военных и с определенной изоляцией ее от исторической науки западной. В итоге проблема военной революции в отечественной историографии практически не разработана. Впервые о ней заговорил в конце 90-х гг. минувшего столетия А.Б. Каменский42. Однако потребовалось еще несколько лет, прежде чем концепция военной революции была наконец замечена отечественными историками. Правда, на первых порах упоминания о военной революции и появились в работах отечественных специалистов, то, как правило, со ссылкой на зарубежных авторов и без попыток проанализировать сущность этого явления применительно к отечественным условиям43. Более серьезный подход к использованию концепции военной революции можно найти в последних работах уральского историка С.А. Нефедова44. Однако и в этом случае

36 Характерные примеры таких «вторичных» работ: Keep J.L. Soldiers of the Tsar. Army and Society in Russia 1462-1874. Oxford, 2002; Davies В. Village into Garrison: The Militarized Peasant Communities of Southern Muscovy // Russian Review. Vol. 51. No. 4 (Oct., 1992). P481-501. Редкое исключение из общего правила: Paul M. The Military Revolution in Russia, 1550-1682 // The Journal of Military History. № 68 (January 2004). Р.9-45.

37 Наиболее крупной работой, своего рода энциклопедией русского военного дела в допетровское время по праву считается монография А.В. Чернова: Чернов А.В. Вооруженные силы русского государства в XV-XVII вв. М., 1954. См. также: Калинычев Ф.И. Правовые вопросы военной организации Русского государства второй половины XVII века. М., 1954.

38 См., например: Масловский Д.Ф. Строевая и полевая служба русских войск времен императора Петра Великого и императрицы Елизаветы. М., 1883; Пузыревский А.К. Развитие постоянных регулярных армий и состояние военного искусства в век Людовика XIV и Петра Великого. СПб., 1889 и др.

39 Энгельс Ф. Армия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 14. М., 1959. С.5-50; его же. Артиллерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.14. С.196-221; его же. Кавалерия // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.14. С.296-325; его же. Тактика пехоты и ее материальные основы 17001870 гг. // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т.20. М., 1961. С.655-662 и др.

40 Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К. Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. М., 1961. С.171.

41 Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XVIII в. М., 1958; Епифанов П.П. Войско. Оружие. Крепости // Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. М., 1979. С.234-296; Золотарев В.А., Межевич М.Н., Скородумов Д.Е. Во славу Отечества Российского. М., 1984 и ряд др.

42 Каменский А.Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIII века. Опыт целостного анализа. М., 1999. С.74-75.

43 Козляков В.Н. Служилый «город» Московского государства XVII века (от Смуты до Соборного уложения). Ярославль, 2000. С.118; Новоселов В.Р. Проблемы западноевропейской военной организации в эпоху раннего нового времени // Мир и война: культурные контексты социальной агрессии. М., 2005. С.27 и ряд др.

44 Нефедов С.А. Первые шаги на пути модернизации России: реформы середины XVII века // Вопросы истории. 2004. № 4. С.33-52; Нефедов С.А. Демографически-структурный ана-

концепция военной революции не стала предметом специального рассмотрения. По существу, первая серьезная попытка применить идеи Робертса к русским реалиям конца XV - начала XVIII в. была сделана В.В. Пенским45. Т.о, можно смело утверждать, что, как и в случае с Турцией, изучение русского военного дела в эпоху позднего Средневековья - раннего Нового времени по существу, только-только начинается и здесь нас ожидают новые открытия46.

Подводя общий итог всему вышесказанному, можно с уверенностью сказать, что оживленная дискуссия вокруг проблемы военной революции, начавшаяся пятьдесят лет назад, отнюдь не закончилась и продолжается и по сей день. Расширение поля исторического поиска и в географическом, и в хронологическом плане из-за возникших внутренних противоречий привело к своеобразному «разложению» прежде ясной и целостной концепции и, как следствие, способствовал жесткой критике основных тезисов «революционной» теории Робертса - Паркера и их последователей. Однако отрицать значимость выдвинутой М. Робертсом и усовершенствованной Дж. Паркером концепции только на том основании, что их «классическая» модель не «укладывается» в восточноевропейские реалии или слишком «растянута» во времени, преждевременно. Сама по себе картина военной революции, если рассматривать ее не как одномоментный акт, а как процесс, представляется более сложным и многоплановым историческим феноменом47. Привлечение новых материалов, расширение территориального и временного кругозора позволяют надеяться на дальнейшее углубление знаний об истории военного дела на рубеже Средневековья и Нового времени и воздействии перемен в нем на изменения в политическом, социально-экономическом и культурном развитии мира в это действительно «осевое» время.

MILITARY REVOLUTION XVI-XVII c. IN THE FOREIGN AND RUSSIAN HISTORIOGRAPHY 2ND HALFXX-THEBEGINNINGSXXI CENTURIES

The Belgorod state university

e-mail: [email protected]

Throughout long time studying of warfare as component of culture of a hu- man society remains on periphery of interests professional foreign and in par- ticular Russian historians. It prevented to estimate it the valid influence of devel- opment of warfare on the state and society evolution which course was especially accelerated on a boundary of the late Middle Ages - early New Time. The fire- arms wide circulation has led to revolution in warfare. It has caused serious changes in the political, economic, social spheres at first the West European soci- ety, and then and its neighbours. The term «military revolution» for a designa- tion of this overturn has been entered by the British historian M.Roberts in 1955. Since then the concept of "military revolution» has taken a solid place in the West European and American historiography, having found both the supporters and opponents. Discussion around this historical phenomenon promoted atten- tion attraction to a problem of studying of war as culture phenomenon. In article are reflected the basic aspects of studying of a conception of military revolution and a present condition of a problem both in foreign, and in a Russian historiog- raphy.

Keywords: Europe and Russia in early New Time, military revolution, a Russian and western historiography about problems of development of warfare in early New Time.

лиз социально-экономической истории России. Екатеринбург, 2005. С.60-65; Нефедов С. А. Концепция демографических циклов. Екатеринбург, 2007. С.114-118.

45 Пенской В.В. Военная революция в Европе и вооруженные силы России второй половины XV - XVIII вв.: от дружины к регулярной армии. М., 2004.

46 См., например: Курбатов О.А. Организация и боевые качества русской пехоты «нового строя» накануне и в ходе русско-шведской войн 1656-1658 годов // Архив русской истории. Вып. 8. М., 2007. С.157-197.

47 См.: Пенской В.В. Военная революция в Европе XVI-XVII веков и ее последствия // Новая и новейшая история. 2005. № 2. С.194-206.

Если же принять во внимание скачкообразность развития военного дела и проанализировать процессы изменений в этой сфере деятельности человеческого общества, нетрудно заметить, что «Великая пороховая революция», описанная М. Робертсом, не была уникальным явлением в мировой истории. Более того, можно смело утверждать, что она вовсе не случайность, но часть мирового исторического процесса в целом, одно из звеньев в цепи других подобных переворотов. Первой военной революцией можно считать возникновение армии как государственного, политического института, пришедшего на смену племенным ополчениям. К значительным последствиям, и не только в военной сфере, привело появление боевых колесниц и конницы 39 . Не меньшее значение для развития военного дела и искусства имела так называемая «гоплитская» революция, о которой до сих пор не утихают споры среди историков 40 , а впоследствии рождение регулярной, постоянной армии в эллинистических государствах и Римской империи. Введение во всаднический обиход стремени и седла с высокими луками в эпоху раннего Средневековья во многом способствовало формированию элитной тяжеловооруженной конницы, на долгое время захватившей господство как на полях сражений, так и во власти.
Таким образом, многочисленные технологические новшества на протяжении Древности и Средневековья неоднократно меняли «лицо битвы» и войны в целом. Однако по большей части все они в той или в иной степени являлись локальными переворотами, не меняя коренным образом расстановки сил и не делая в конечном итоге лишь одну определенную модель военного строительства образцом для всеобщего подражания и копирования. Те же самые регулярные армии эллинистических монархий и Римской империи оказались неспособны преодолеть сопротивления, казалось бы, более консервативных и традиционных военных систем Азии, равно как и пехотные армии имперского Китая на закате истории Древнего мира неоднократно терпели жестокие поражения от конных ополчений кочевников-сюнну.
Именно по этой причине вряд ли можно считать переворот в тактике, осуществленный в 1-й половине XIV в. англичанами, военной революцией Средневековья, как это предложили М. Прествич и К. Роджерс 41 . Отечественный автор Д. Уваров по этому поводу справедливо отмечал, что, по существу, «специфическая английская тактика в принципе могла применяться единственным государством в Европе из-за отсутствия у других столь же квалифицированных лучников и поэтому является исключением в общеевропейском военном искусстве…» 42 . Всякие попытки скопировать английский опыт, хотя бы в той же самой Франции, не имели успеха. Достаточно вспомнить неудачный опыт создания корпуса т. н. «франк-аршеров» правительством Карла VII французского в последние годы Столетней войны 43 . Новая военная система должна была быть одновременно и достаточно простой и универсальной, чтобы ее можно было легко усвоить и затем использовать в различных условиях, и в то же время обладать большей эффективностью, чем все предыдущие. В противном случае, как это было с английской тактикой конца XIII–XV вв., она как слишком сложная, специализированная и недостаточно гибкая, была обречена на вымирание, не оставив потомства.
Совсем иначе дело обстояло с военной революцией в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени. Можно со всей уверенностью сказать, что она, безусловно, явилась первой глобальной по своим последствиям военной революцией. Она не просто привела к рождению новой системы организации военного дела. Это неоднократно случалось прежде, как было отмечено выше, в самых разных регионах мира. Нет, здесь дело было в другом. Как справедливо отмечал Дж. Паркер, эта военная революция привела к коренной перемене в расстановке сил на мировой арене: «В значительной степени «подъем Запада» был предопределен применением силы, тем, что баланс сил между европейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонялся в пользу первых;…ключ к успеху европейцев в создании первых по-настоящему глобальных империй между 1500 и 1750 гг. заключался как раз в тех усовершенствованиях способности вести войну, которые позднее будут обозначены как «военная революция»…» 44 . Потому-то и можно назвать ее «Великой пороховой революцией». Пусть это название и покажется кому-то слишком громким и претенциозным, однако тем не менее в этих словах отражены и главная причина этого переворота, и ее размах, и поистине грандиозные последствия.
Завоеванное европейцами военное превосходство над своими потенциальными противниками на суше и на море как в Старом, так и в Новом свете способствовало во многом, по меткому замечанию американского историка У. Мак-Нила, «смыканию всепланетной ойкумены», в результате чего «мировая история получила новую размерность» 45 . Активизировавшиеся связи между континентами, государствами, народами способствовали более интенсивному, нежели ранее, трансферту знаний и культурных ценностей, обострению межгосударственной конкуренции и борьбы за сферы влияния, ресурсы, контроль за торговыми путями и пр., что способствовало как развитию человеческой цивилизации в целом, так и военного дела в частности. Развитие экономики, науки и техники в западном мире дало в руки европейским политикам и военным необходимые средства для поддержания необходимого уровня военной мощи для защиты своих глобальных интересов, а стремление сохранить достигнутое военное превосходство стимулировало дальнейшее развитие военных технологий и военный мысли, неизбежно вело к следующей военной революции. Она последовала в начале ХХ в., когда в огне Первой мировой войны родилась «война машин и моторов». Сейчас, спустя менее чем сто лет после Первой мировой войны, на наших глазах происходит очередная военная революция, в корне меняющая существовавшие до сих пор представления о войне 46 . И две последних революции, закрепив господствующее положение Запада в военной сфере, сохранили тем самым достигнутое военным путем в конце Средневековья – раннем Новом времени политическое, экономическое и культурное доминирование западной цивилизации над всеми остальными.
Страны, оказавшиеся в сфере воздействия Запада, должны были сделать свой выбор и дать ответ на вызов со стороны европейцев. Сохранение собственной независимости, своеобразной культуры и образа жизни напрямую было связано со способностью того или иного незападного общества воспринять идеи военной революции и реализовать их применительно к своим условиям. Однако дать адекватный ответ на вызов Западной Европы в военной сфере удалось на переломе Средневековья и Нового времени далеко не всем незападным цивилизациям. В этом плане представляется интересным изучение опыта перенимания новинок военной технологии, тактики и стратегии, связанных с военной революцией, государствами Восточной и Юго-Восточной Европы, прежде всего Речью Посполитой, Россией и Турцией, принадлежавших к разным цивилизациям и культурам.
Пример этих трех государств и их ответ на западноевропейский вызов тем более интересны, что все они находились на периферии толчка, вызвавшего к жизни военную революцию. Постоянно контактируя со странами Западной Европы, они оказались втянуты в процесс стремительных перемен в военном деле примерно в одно и то же время, с некоторым опозданием против ведущих западноевропейских государств, но с близких стартовых позиций. Однако ответ, который дали эти страны на военный вызов со стороны Европы, оказался различным. Османская империя, считавшаяся в XVI в. идеальным «военным» государством, внушавшая страх своим соседям, к началу XVIII в. уже утратила в значительной степени былые величие и мощь, а столетие спустя превратилась в «больного человека Европы», судьбой наследства которого весьма и весьма были обеспокоены великие державы. Речь Посполитая к концу XVIII в. и вовсе исчезла с политической карты мира. Такое ее падение было тем более удивительно, поскольку польско-литовская армия в конце XVI – 1-й половине XVII в. считалась одной из боеспособнейших армий Европы. Она успешно воевала и с вымуштрованной шведской армией, и с русскими ратями, и с турецко-татарскими полчищами. Под занавес XVII столетия, в 1683 г., слава польского оружия получила еще одно яркое подтверждение, когда небольшая армия короля Яна Собеского, насчитывавшая всего лишь 26 тыс. солдат и офицеров 47 , сыграла главную роль в спасении Вены, столицы Римской империи, от османского нашествия. Однако не прошло 20 лет, как территория Польши и Литвы стала «проходным двором» для сражавшихся не на жизнь, а на смерть армий Швеции и России, а к концу XVIII в. Речь Посполитая оказалась разделена между своими могущественными соседями.
Среди тех, кто сыграл роковую роль в падении могущества Османской империи и «Finis Poloniae», едва ли не первое место занимала Российская империя. Когда в конце XV в. Россия впервые заявила о своих внешнеполитических претензиях, вряд ли кто-то мог предположить, что именно это практически никому дотоле неизвестное государство в результате успешного завершения военной революции превратится в евразийского колосса, который в течение более чем трех столетий будет оказывать серьезное влияние на развитие событий не только в Европе и Азии, но и во всем мире. Все это стало возможным не в последнюю очередь потому, что, пожалуй, именно в России из всех неевропейских стран военная революция получила свое наиболее полное воплощение, причем по всем основным направлениям – военному, политическому, экономическому, социальному и культурному. Однако этот успех дался ей дорогой ценой, послужив впоследствии причиной нарастающего отставания российского общества и государства в социально-экономическом и политическом развитии от передовых стран Европы в XIX в., что в немалой степени способствовало трем революциям и радикальным переменам в ХХ в. как попытке догнать ушедший далеко вперед Запад. Кстати, изучение опыта реализации основных идей военной революции в России позволяет дать пусть и звучащий несколько парадоксально ответ на вопрос: к какому миру все-таки принадлежит Россия – западному или восточному? Ни одно государство Востока, даже успешно прошедшее первый этап военной революции (Османская империя – яркий тому пример), не говоря уже о цивилизациях Америки, в конечном итоге не смогло найти адекватный ответ на вызов со стороны Запада и в конечном итоге оказалось в разной степени зависимости от него. Россия же смогла усвоить уроки этой военной революции, творчески переработать их и создать совершенную военную машину. Следовательно, все-таки Россия пусть и весьма своеобразная, но часть европейской христианской цивилизации, часть Европы. О том же, как проходила «Великая пороховая революция» в разных странах и регионах мира, и пойдет речь на страницах этой книги.

ГЛАВА I
Военная революция в Западной Европе и развитие западноевропейских армий во 2-й половине XV – начале XVIII вв

§ 1. Развитие военного дела в Западной Европе в XIV–XV вв. Первые изменения в военной сфере, связанные с появлением и распространением огнестрельного оружия

Во введении мы уже упоминали мысль Ф. Энгельса, увязывавшего прогресс научно-технический и экономический с прогрессом в военном деле. Его формула была выведена как раз на материалах Западной Европы. Поэтому, прежде чем перейти к освещению перемен в западноевропейском военном деле и в эпоху «Великой пороховой революции», и за несколько столетий до нее, мы хотели бы еще раз обратить внимание на те перемены, что произошли в западноевропейском обществе в конце Средневековья. Предваряя свое исследование по истории западноевропейской цивилизации XVII в., французский историк П. Шоню отмечал, что «…численность населения, общая сумма богатств и ресурсов, временные масштабы сухопутных и морских дорог, технология производства, способы обмена, пищевой баланс – одним словом, вся материальная цивилизация XVII века, несмотря на некоторое, с течением времени, впечатляющее количество микроизменений… – вся материальная цивилизация классической Европы порождена великой революцией XII века…» 48 .
Пережив «Черную смерть», унесшую, по разным подсчетам, жизни от четверти до половины населения Запада, Европа постепенно встала на ноги и примерно с середины XV столетия вступила в период нового роста – экономического, социального и культурного, сопровождавшегося серьезными политическими переменами 49 .
Перешагнув рубеж столетий, Европа не только не остановилась в своем развитии, напротив, новое столетие ознаменовалось еще более серьезными переменами, затронувшими все сферы жизни западноевропейского общества. Внешняя экспансия, символом которой стали Великие географические открытия, стала доминантой в жизни европейского общества XVI в. Но экспансия в мире, где уже не осталось свободного «места под солнцем», могла осуществляться по большому счету только одним путем – посредством насилия. И действительно, писал английский историк Р. Маккенни, «…насилие и войны – это константы европейской истории, однако в XVI в., подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами. – П.В. )… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, и конфликт – социальный, религиозный и международный – проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контр-реформацией и географическими открытиями…» 50 .
Экономический и демографический подъем, сопряженный с началом эпохи Великих географических открытий, формированием мирового рынка посредством включения в европейскую экономическую систему заокеанских источников сырья и драгоценных металлов, серьезными переменами в политическом устройстве ведущих европейских государств, – все это создало необходимые предпосылки для ускорения процессов изменений сперва в военно-технической области, а затем в тактике и стратегии европейских армий.
Этому способствовало и сохранявшееся политическое разделение Европы на множество враждующих между собой государств. Пестрота политической карты Европы и особенности ее географического положения и устройства сыграли свою положительную роль в ускорении развития европейского военного дела. Как отмечал П. Кеннеди, в Европе «…не было обширных равнин, где могли бы возникнуть кочевые империи…; не было широких и плодородных речных долин, подобных тем, что раскинулись по берегам Ганга, Нила, Евфрата, Тигра, Хуанхэ или Янцзы, обеспечивающих продовольствием множество трудолюбивых и легко покоряющихся крестьян. Европейский ландшафт был более разнообразным, горные хребты и большие леса разделяли отдельные густозаселенные районы в долинах; ее климат сильно изменялся с севера на юг и с запада на восток. Это имело множество важных последствий. Для начала, все это создавало большие трудности на пути установления единого контроля, даже для могущественных и решительных повелителей, и уменьшало возможность покорения всего континента внешней силой, подобной монгольской орде. Напротив, этот разнообразный ландшафт способствовал росту и продолжительному существованию децентрализованной власти, с местными династиями и пограничными владениями, горскими кланами, равнинными городскими конфедерациями, делавшими политическую карту Европы после распада Римской империи похожей на лоскутное одеяло…» 51 .
В итоге в Западной Европе создалась ситуация, в чем-то схожая с той, что сформировалась в Древней Греции в VIII–VI вв. до н. э., когда в многочисленных городах-полисах, отделенных друг от друга горными хребтами и проливами, в практически непрерывных междоусобных конфликтах отрабатывались и совершенствовались элементы новой военной машины. Нечто подобное происходило теперь и в позднесредневековой Европе, где в различных регионах военная мысль и практика неустанно трудились над созданием все более и более совершенных военных систем. Сохранявшееся и продолжавшее развиваться политическое многоцветье в немалой степени способствовало тому, что европейское военное дело продолжало развиваться все более и более стремительными темпами, особенно в позднем Средневековье, когда возникли необходимые материальные и иные предпосылки для этого. Постоянно растущая межгосударственная конкуренция и соперничество стали, таким образом, залогом стремительного развития западноевропейского военного дела.
Меняющиеся условия неизбежно должны были привести и к переменам в военном деле, и они не заставили себя долго ждать. Если в начале XIV в. на поле боя главной фигурой был тяжеловооруженный всадник-дворянин, то не прошло и полустолетия, как его начали теснить пехота и первые, пока еще несовершенные пушки, а к концу XVII в. конница как главная ударная сила европейских армий окончательно сошла со сцены. В этом качестве ее сменили пехотинец, вооруженный мушкетом, и пушка. Армия-машина, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника.
Однако, прежде чем это произошло, военное дело в Западной Европе прошло длительный и сложный путь развития. Классическая «феодальная» армия (по классификации, предложенной Дж. Линном 52) уже в XII в. начала претерпевать определенные изменения, связанные с общей тенденцией «профессионализации» и «специализации», присущей всему западноевропейскому обществу того времени. Прежде всего это проявилось в распространении наемничества.
Последнее появляется на Западе достаточно рано и начало быстро прогрессировать примерно с XII в., и обусловлено это было прежде всего развитием товарно-денежных отношений, «коммерческой революцией» 53 . В результате этой «революции» в руках у монархов и крупных сеньоров появились достаточно крупные по тем временам средства, которые, по словам французского историка Ф. Контамина, «использовались для оплаты различного рода воинских служб, одновременно позволяя консолидировать эти службы, а временные и пространственные ограничения их выполнения – устранить (выделено нами. – П.В. )…» 54 . Последнее соображение представлялось чрезвычайно важным, поскольку обеспечивало монарху или сеньору наличие в его руках постоянной военной силы, готовой практически немедленно выступить в поход и сражаться под знаменами нанимателя до тех, пока тот будет платить деньги, и там, где будет ему угодно, а не 40 дней и 40 ночей и только на своей земле.
Спрос рождает предложение, а предложение стимулировало спрос, и наемничество стремительно распространялось, тесня шаг за шагом прежнее феодальное ополчение. Последнее все чаще и чаще созывалось только в крайнем случае, когда возникала серьезная угроза государству или для подавления внутренних мятежей, волнений и беспорядков. Обычно же корона стремилась заменить службу ополчения денежными выплатами и на собранные средства нанять либо наемников, либо заключить с землевладельцами контракты на несение службы в течение всего срока военной кампании.
Профессионализация и в известной степени «коммерциализация» войны неизбежно вели к дальнейшему усложнению и совершенствованию военного дела. Эпоха, когда на поле боя доминировал благородный тяжеловооруженный всадник, постепенно уходила в прошлое. Презираемые, хотя и считавшиеся необходимыми пехотинцы играли в военных кампаниях, которые вели западноевропейские монархи, все большую роль, и не только во время осад и обороны крепостей и замков, но и в полевых сражениях. Дальнейшему совершенствованию подверглось искусство фортификации. Это способствовало появлению первых отрядов специалистов-техников, обслуживавших стремительно усложнявшуюся механическую артиллерию, а также занимавшихся ведением осадных работ.
Добавим к этому, что опыт кампаний и сражений показывал, что одного лишь личного профессионализма стало недостаточно, нужен был профессионализм коллективный, а дать его могла лишь полностью наемная армия, состоявшая из солдат, для которых военная служба была профессией, единственным ремеслом, а война – образом жизни. Примером тому может служить знаменитое сражение при Креси в 1346 г. Без преувеличения, Европа была потрясена известием о катастрофе, которая постигла блестящее французское рыцарство в этой битве. Примечательно, что поражение армии короля Филиппа VI было обусловлено не столько неумением драться и отсутствием храбрости у французского рыцарства и даже не разрозненностью и неорганизованностью атак французской рыцарской конницы, сколько ошибками в использовании профессиональных наемников-арбалетчиков и отсутствием в должной степени отработанного взаимодействия рыцарской конницы, щитоносцев-павезьеров и арбалетчиков. А все это стало следствием того, что французская армия была слишком рыхлой, несколоченной, не превратилась в настоящий боевой механизм, машину, все части которой были бы хорошо притерты друг к другу. Оказалось, что одной только рыцарской доблести и отточенных навыков владения оружием уже недостаточно, чтобы победить. И отнюдь не случайно льежский хронист Жан Ле-Бель, живший и творивший в 1-й половине XIV в., с сожалением писал, что если в годы его молодости «…сеньоры не брали в расчет конных воинов, если у тех не было шлемов, увенчанных геральдической фигурой…», то к началу Столетней войны, по его словам, «…счет войскам ведут на всадников с копьями, с панцирями, с кольчугами и с железными касками. Поэтому мне кажется, что на моей памяти времена сильно изменились (выделено нами. – П.В. ). Ибо кони, покрытые геральдическими попонами, шлемы, украшенные геральдическими навершиями, латы и плащи с гербами, по коим можно было узнать их владельцев, отошли в прошлое, им на смену пришли кольчуги, называемые ныне панцирями, подлатники и железные каски. Теперь какой-нибудь жалкий слуга может быть вооружен столь же добротно и красиво, сколь и благородный рыцарь…» 55 .
Что еще, как не эта фраза, может красноречивее свидетельствовать о начавшемся упадке благородного рыцарства и росте значения наемников, от которых их наниматели требовали не благородного происхождения, но прежде всего умения сражаться и переносить тяготы военной службы. В расчет берется теперь все чаще и чаще даже не количество, а качество воинов, а сама война становится все больше ремеслом, уделом профессионалов, а не развлечением благородных рыцарей. Все это неизбежно вело к дальнейшему усложнению военного дела и к изменению самого характера войны. Ведь распространение наемничества внесло в войну, и без того дело кровавое и жестокое, нотки некой инфернальности. «Ведя речь о средневековой войне, – писала французский историк З. Ольденбург, – невозможно не сказать о безотчетном ужасе, который вызывало одно только упоминание о рутьере – существе без Бога, вне закона, без прав, без жалости и без страха. Его боялись, как бешеной собаки, и обращались с ним, как с собакой… Одно его имя служило объяснением всем жестокостям и святотатствам, он воспринимался как живое воплощение ада на земле…» 56 . В самом деле, набираемые обычно из низов общества и зачастую из разного отребья, люмпенов, маргиналов, оказавшихся вне традиционной иерархии средневековых «сословий»-tats, наемники-рутьеры были действительно настоящей «сволочью», «сбродом» в изначальном смысле этих терминов, к которой были неприменимы обычаи «правильной» войны. Для них и в самом деле «законы были не писаны». С учетом этого становится понятным, почему войны становятся все более и более кровопролитными. «С одной стороны, – писал Д. Уваров, – это связано с растущей ролью пеших простолюдинов: они не могли рассчитывать на выкуп, поэтому уничтожались без пощады и сами были не склонны щадить противников-рыцарей, даже в ущерб кошельку. С другой стороны, изменившаяся тактика, особенно массированная стрельба из луков по площадям, а также массовый ближний пехотный бой с использованием древкового оружия, делала взаимное избиение трудно-управляемым процессом» 57 .